Содержание
Корней Чуковский и его «Чукоккала»
/ 26 июля 2009 года / Литература / Татьяна Мохова
Корней Иванович Чуковский был человеком необычного, удивительного таланта. Неопровержимым доказательством этого является тот факт, что его творчество адресовано людям всех возрастов.
В детстве мы познакомились с его удивительными, добрыми, светлыми, оригинальными сказками, которые были для того времени абсолютно новаторскими. Они впервые появились в печати в начале 20-х годов, и сразу вызвали ожесточённые споры, которые потом перешли, к большому сожалению, в самые настоящие нападки на автора.
Но, к счастью, сказки, непонятые пролеткультовцами, то время благополучно пережили и сейчас, радуя детей, издаются миллионными тиражами.
Обратите внимание
Но Корней Иванович – это не только детский писатель. Сам Чуковский говорил о своём творчестве так: «Все другие сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме «Мойдодыров» и «Мух-Цокотух», вообще ничего не писал»1. Но такое мнение, конечно, ошибочно.
Особенность многогранного, уникального таланта Корнея Ивановича состоит именно в том, что многие из нас, вырастая, не расстаются с писателем, а просто обращаются к другим сторонам его творческой деятельности. Чуковский – это, во-первых, блистательный литературный критик, доступно и интересно разъяснявший творчество, как русских, так и зарубежных писателей.
В числе авторов, чьи работы он разбирал, были такие громкие имена, как Шелли, Уитмен, Чехов и, конечно, его любимый поэт Некрасов (за книгу «Мастерство Некрасова» Чуковский был удостоен Ленинской премии). Во-вторых, это замечательный переводчик, приблизивший к нам прозу Твена, Киплинга, О’Генри и других писателей.
Список его творческих профессий можно продолжать и продолжать: публицист, текстолог, исследователь детской психологии и т.д. Но Чуковский не просто писал о других авторах, он умел по-настоящему проникнуться духом чужого творчества, пытаясь постичь саму психологию того или иного писателя.
Читая его заметки, статьи или комментарии сразу же замечаешь его горячую любовь к литературному творчеству, а самое главное, искренний, живой интерес к создателям тех или иных произведений.
Чуковский оставил после себя обширное творческое наследие, но в этой статье мне бы хотелось уделить внимание только одному «произведению», прочитав которое, я в большей мере раскрыла для себя личность Корнея Ивановича. Я не случайно заключила слово «произведение» в кавычки.
Дело в том, что эта книга стоит особняком по отношению не только к работам самого Чуковского, но, пожалуй, и по отношению ко всей нашей литературе. Действительно, сколько-нибудь похожей книги по жанру не найти: это уникальный памятник русской литературы.
И даже имя у книги необычное, оригинальное – «Чукоккала».
Что такое «Чукоккала», в нескольких словах объяснил сам Корней Иванович в предисловии к изданию: «Слово это составлено из начального слога моей фамилии – ЧУК и последних слогов финского слова КУОККАЛА – так назывался посёлок, в котором я тогда жил… Что такое «Чукоккала», сказать нелегко.
Важно
Иногда это рукописный альманах, откликающийся на злободневные темы, иногда же – просто самый обыкновенный альбом для автографов».2 К этим словам скромного Чуковского можно добавить ещё очень многое. Во-первых, альманах, на страницах которого оставляли автографы такие люди, как А. Блок, А. Ахматова, О. Мандельштам, Н. Гумилёв, З. Гиппиус, И.
Бунин, Ф. Шаляпин, Н. Римский-Корсаков, И. Репин, А. Конан-Дойль, О. Уайльд, Р. Фрост и др., просто язык не поворачивается назвать «обыкновенным».
Во-вторых, эти знаменитые люди по просьбе Корнея Чуковского оставляли на страницах рукописного альманаха не только автографы в привычном понимании этого слова, но и свои стихотворения, дневниковые записи, рисунки, шаржи, ребусы пародии и даже мини-пьесы!
Интересно, что почти все участники «Чукоккалы» на страницах альманаха пробовали себя в новом качестве. Так, прозаик Бунин пишет Чуковскому небольшое стихотворение, поэт Маяковский рисует, а поэт-лирик Блок впервые представляет пародийную комедию (этот занимательный список можно продолжать!).
Ещё большую ценность альманаху придаёт тот факт, что некоторые стихотворения известнейших поэтов и писателей сохранились только здесь и нигде больше не издавались. То же относится и к всевозможным рисункам, выполненным как художниками, так и людьми других профессий. Всё это делает «Чукоккалу» настоящей жемчужиной, уникальным памятником русской культуры.
Первая запись в «Чукоккале» относится к 1914 году, а последняя – к 60-ым годам XX века. Впервые альманах был выпущен в печать в 1979 году (к выходу его готовил сам Корней Иванович), но, к сожалению, тогда печатный альманах получился с большими цензурными правками.
Второе издание задумали в 1999 году, но и здесь без ограничений не обошлось: в книгу не вошли некоторые архивные материалы, которые Чуковский считал нужным включить в альманах. В итоге, до 2006 года, когда издательство «Русский путь» выпустило наконец-то полную версию «Чукоккалы», мы не имели счастливой возможности в полной мере познакомиться с этим замечательным наследием Чуковского.
Новое издание, к счастью, не получило каких-либо цензурных увечий и было построено именно так, как задумывал сам Корней Иванович.
Совет
Книга разделена на 6 частей, на 6 филиалов, как называл их сам Чуковский: «Для первого знакомства», «Куоккала. Война», «Революция. Всемирная литература», «Дом искусств», «Если же ты не согласен с эпохой…» и «Первый съезд писателей (1934).
«Чукоккала» путешествует с её владельцем, проходя через громкие события XX века: «Октябрьская революция», «Первая мировая война», «Вторая мировая война»… Но, как написал Чуковский в предисловии к «Чукоккале»: «Лишь мелкими и случайными отблесками отразились в ней две мировые войны».
Почему? Всё дело в том, что эта удивительная тетрадка Чуковского была своего рода отдыхом, отдушиной для многих писателей и поэтов той поры. Собираясь в шумной компании, в доме Чуковского или же в литературном кружке, поэты и писатели старались отчасти забыться, отрешиться от тех грозных событий.
Любимым же развлечением творческой компании были всевозможные литературные игры, шутки, пародии, викторины. Плоды тех вечерних писательских увеселений и запечатлела «Чукоккала»! Впрочем, нельзя сказать, что альманах совсем лишён серьёзной тональности. Это, конечно, не так.
Через шутки, пародии, язвительные насмешки всё равно чувствуется суровая атмосфера тех времён, которую писатели и поэты стремились частично подавить, заглушить своим искромётным юмором и творчеством.
Но, несмотря на иногда проскальзывающие грустные нотки, «Чукоккала» абсолютно лишена какой бы то ни было негативной энергетики – всё в ней ярко, живо, остроумно! «Главная особенность «Чукоккалы» — юмор. Люди писали и рисовали в «Чукоккале» чаще всего в такие минуты, когда они были расположены к смеху, в весёлой компании, во время краткого отдыха, зачастую после тяжёлых трудов. Потому-то на этих страницах так много улыбок и шуток – порой, казалось бы, чересчур легкомысленных», — замечает в предисловии Корней Иванович.
Одна из самых главных прелестей «Чукоккалы» — это её достоверность. Безумно интересно узнать, каким почерком писали Маяковский, Блок, Гумилев, Мандельштам, Гиппиус, Набоков и др. (в издании представлены факсимильные листы альбома, а рядом с ними тот же набранный текст).
Альманах позволяет рассмотреть редкие рисунки, выполненные подчас таким необычным «инструментом» художника, как папиросный окурок.
«К старости у Репина стала болеть рука, и доктора предписали ему хотя бы один день в неделю не заниматься ни рисованием, ни живописью… Сидя у меня за столом, Репин с тоской оглядывался, нет ли где карандаша или пера.
И, не найдя ничего, хватал из пепельницы папиросный окурок, макал его в чернильницу и на первой же попавшейся бумажке начинал рисовать». Но, если честно, глядя на замечательные рисунки Репина в «Чукоккале», никогда не подумаешь, что они нарисованы таким экзотическим способом.
Обратите внимание
Одними из самых ценных в альбоме можно считать комментарии и рецензии самого Корнея Ивановича, где мы встречаемся с его тонким анализом, с чутким отношением к писателям. В обширных статьях о Мандельштаме, Блоке, Набокове, Гумилёве Чуковский не ограничивается только разбором их произведений, но пытается раскрыть характер, психологию поэтов и писателей.
Чуковский описывает обстановку, быт, повседневную жизнь, замечая тончайшие нюансы, и в его отношении к человеку мы чувствуем не только интерес, но и какую-то неподдельную учтивость и внимательность. Как можно судить по тёплым заметкам в «Чукоккале», общение с творческими людьми для Корнея Ивановича было своего рода жизненной необходимостью.
«У меня с детства была безумная привычка предпочитать писателей людям всяких других профессий», — пишет Чуковский, подробно описывая встречу в Лондоне со знаменитым Артуром Конан Дойлем. Рассказывая нам о том или ином писателе, Чуковский приводит массу неизвестных, занимательных фактов, о которых вряд ли можно узнать из учебника по литературе.
Например, рассуждая о личности Набокова, он замечает: «Все его качества были в таком равновесии, что можно было любоваться им, как любуются статуей… В умственной своей жизни он так же не терпел беспорядка, как у себя на столе или в комнате… Вы могли смело спросить у него о любом иностранном писателе, любом параграфе свода законов, любой опере, любом романе — и он немедленно своим чарующим ленивым голосом давал вам отчётливый и точный ответ, как энциклопедический словарь или справочник… У нас одно время создалась особая забава: мы нападали на Набокова врасплох и спрашивали у него, искушая: откуда такая-то цитата, когда родился такой-то испанский поэт – и он почти всегда выходил победителем». Подобным же образом Чуковский рассказывает нам о многих других писателях, поэтах, художниках той поры. Читать эти записи интересно, познавательно и просто приятно, потому что чувствуешь с какой особой теплотой они написаны.
«Чукоккала», как я уже заметила ранее, по своему духу очень светла и радостна. Поэтому не удивительно, что здесь вы встретите записи о всевозможных курьёзных происшествиях со знаменитыми людьми той поры, узнаете о розыгрышах, шутках, пародиях, в которых они принимали участие.
Например, здесь можно прочитать о том, как Алексей Толстой, находясь на борту корабля с группой русских литераторов, направлявшихся в Лондон, чуть не отправил за борт… вставную челюсть Василия Немировича-Данченко! А всё из-за того, что Толстой чистосердечно поверил в рассказанную кем-то шутку о германских минах, расположенных ровно в том месте, где проплывал корабль. Когда же он понял, что его друзья просто решили повеселиться, то выместил свой «праведный гнев» на несчастном, ни в чём не повинном Немировиче-Данченко, который даже не подозревал, в чём тут дело. История завершилась написанием по этому случаю большого стихотворения самим Немировичем-Данченко, который, как отметил Чуковский, был «незлобивым», и «чуть получил свою челюсть обратно, мгновенно успокоился». Таких забавных историй, в которые совершенно случайно попадали всеми нам известные деятели культуры, в «Чукоккале» предостаточно. И где ещё можно прочитать о них?!
«Чукоккала» представляет нам художников, поэтов, певцов, переводчиков, писателей как старых добрых друзей. И, читая альманах страницу за страницей, как будто проникаешься своеобразной камерной атмосферой. Иногда кажется, что ты каким-то волшебным способом сможешь попасть в ту эпоху – настолько всё на страницах «Чукоккалы» кажется реальным, близким и живым.
В альбоме множество фактов, своеобразных свидетельств того времени, благодаря которым мы можем окунуться в него. С чрезвычайным интересом читаются, например, такие строки, написанные в «Чукоккале» Корнеем Ивановичем: «О яйцах в те годы давно уже забыли и думать.
Вырастало поколение детей, не видавших яйца… В то время в Питере было немало детей, не знавших, что такое булка, молоко, виноград, и, когда я читал им своего «Крокодила»:
И дать ему в наградуСто фунтов шоколаду…И тысячу порций мороженого… —
все они, как потом оказалось, вообразили, будто речь шла о мороженой картошке, которая в то время считалась соблазнительным лакомством». Далее следует обширная статья, рассказывающая о голодных временах середины XX годов и о трудном положении писателей.
Большую ценность «Чукоккала» представляет для любителей Александра Блока. Кроме обширной статьи Чуковского, в альманахе присутствуют и дневниковые записи, сделанные Блоком собственноручно, и его шутливая комедия, и последнее стихотворение, написанное в 1921-ом году, и предсмертное письмо Чуковскому, которое Корней Иванович назвал «величайшей драгоценностью» «Чукоккалы».
Важно
Итак, что же такое «Чукоккала» для современных читателей? Это не только собрание дневниковых записей, рисунков, карикатур, стихотворений.
Лично для меня эта книга стала блистательным свидетельством эпохи, наглядным путеводителем по творческой жизни первой половины XX столетия.
Это записи, объединённые не только общей неповторимой атмосферой того времени, но и личностью прекрасного, светлого составителя – Корнея Ивановича Чуковского. Ведь именно ему писатели оставляли свои замечательные экспромты!
Закончить статью мне бы хотелось высказыванием Юрия Олёши: «Теперь главное: Самым решительным образом в этой знаменательной книге утверждаю: беллетристика обречена на гибель. Стыдно сочинять. Мы, тридцатилетние интеллигенты, должны писать только о себе. Нужно писать исповеди, а не романы.
Важней всех романов – самым высоким литературным произведением тридцатых годов этого столетия будет «Чукоккала».
Сноски:
Ссылки на источники фотоматериалов:
Видеоролики подобранные к данной статье (4):
на главную · наверх ↑
Есть что сказать? Выразите своё мнение к статье!
«Чукоккала из Куоккалы» (по творчеству К.И.Чуковского»
МБОУ «Новокурмашевская ООШ»
Чукоккала из Куоккалы
(по творчеству К.И. Чуковского)
Работу выполнила ученица 9 класса
Хабибуллина Резеда Маратовна
Учитель: Хабибуллина И.И.
Апрель 2012 г.
«Чукоккала» из Куоккалы
Корней Иванович Чуковский – яркий самобытный писатель, литературовед и переводчик, оставил потомкам богатейшее литературное наследие. Почти 70 лет активной творческой жизни были наполнены поисками нового. «В писательской работе, — говорил он, — меня больше всего увлекает радость изобретения, открытия».
Новаторская форма и сюжеты его сказок в стихах, появившихся в самом начале 20-х годов, вызвали негативную реакцию пролеткультовцев, рапповцев и других «взрослых». Но дети были в восторге от Мухи-Цокотухи, доктора Айболита, Мойдодыра и других героев, придуманных писателем.
И благодаря огромной их любви к этим сказкам, они из поколения в поколение переходят от отцов к детям, внукам и правнукам.
Совет
В жизни Чуковского было одно увлечение — изучение психики детей и того, как они овладевают речью. Он записал свои наблюдения за детьми, за их словесным творчеством в книге «От двух до пяти» (1933).
Чуковский любил детей и говорил, что с интересом наблюдал «титаническую работу», которую проделывали маленькие дети, «овладевая в короткие сроки сложившимися формами родительской и прародительской речи».
Эти наблюдения стали основой этой книги, которая выдержала десятки изданий.
При жизни автора их было двадцать, и для каждого он расширял и обновлял текст, включая все новые и новые детские высказывания, не только из своей копилки, но и из того, что было в тысячах и тысячах писем, которые приходили от родителей, воспитателей, более внимательно относившихся к детской речи после прочтения «От двух до пяти».
Увлечение детской словесностью, прославившее Чуковского, началось сравнительно поздно, когда он был уже знаменитым критиком. В 1916 году Чуковский составил сборник «Ёлка» и написал свою первую сказку «Крокодил». В 1923 году вышли его знаменитые сказки «Мойдодыр» и «Тараканище».
В 1960-е годы К. Чуковский затеял пересказ Библии для детей. К этому проекту он привлёк писателей и литераторов и тщательно редактировал их работу. Сам проект был очень трудным в связи с антирелигиозной позицией Советской власти.
В частности, от Чуковского потребовали, чтобы слова «Бог» и «евреи» не упоминались в книге; силами литераторов для Бога был придуман псевдоним «Волшебник Яхве».
Книга под названием «Вавилонская башня и другие древние легенды» была издана в издательстве «Детская литература» в 1968 году. Однако весь тираж был уничтожен властями.
Первое книжное издание, доступное читателю, состоялось в 1990 году в издательстве «Карелия» с иллюстрациями Гюстава Доре. В 2001 году в издательствах «Росмэн» и «Стрекоза» книга стала выходить под названием «Вавилонская башня и другие библейские предания».
Обратите внимание
Корней Иванович увлеченно относился ко всем своим начинаниям. С 1906 года он поселился в небольшом финском местечке Куоккале, сюда приезжали к нему друзья и знакомые, известные художники, поэты, музыканты, артисты.
И хозяин, принимая гостей, просил их оставить памятную запись в специально заведенной для этого тетради. Сначала это была, по его словам, «тощая тетрадь, наскоро сшитая из разрозненных листков, затем она превратилась в объемистый том в 632 страницы».
Постепенно альбом для автографов превратился в рукописный альманах с экзотическим названием – «Чукоккала».
Слово это придумал Илья Ефимович Репин, с которым Корней Иванович дружил долгие годы. Художник соединил четыре слога: начало фамилии Чуковского – «Чук» и «оккала», окончание названия поселка.
20 июня 1914 года Репин сделал первый рисунок и подписал его: И.Репин. «Чукоккала». Так родилась оригинальная рукописная книга, в которой по 1969 год, т.е. более полувека, оставляли свои автографы известные люди.
Стихи, посвящения, буриме, ответы на вопросы анкеты, предложенной хозяином, частушки, плакаты, рисунки. В тетрадь писали: Александр Блок, Владислав Ходасевич, Евгений Замятин, Максим Горький, Юрий Тынянов, Владимир Маяковский, Михаил Пришвин, Сергей Образцов, Александр Солженицын.
Если бы мы захотели перечислить всех, это заняло бы несколько страниц.
Сегодня «Чукоккала» представляет важный документ ушедшей эпохи. Альманах прошел через многие испытания. Одна история случилась почти детективная, из-за которой рукопись едва не исчезла навсегда.
В 1941 году, когда фашисты шли к Москве, Корней Иванович, живший в Переделкине, вспомнив вдруг о заветной тетради, надежно обернул ее клеенкой и решил закопать в землю. Выкопав небольшую ямку, он уложил туда тетрадь и кое-как, наспех, едва присыпав землей, уехал в Москву, а оттуда – в эвакуацию.
Важно
По каким-то делам пришлось вернуться и к своему ужасу он обнаружил на садовой скамейке растрепанную, с оторванным переплетом «Чукоккалу». Оказывается, сторож, подумав, что хозяин прячет бриллианты или червонцы, позарился на пакет.
При попытке склеить или сшить тетрадь нарушилась хронология – страницы 1941 года шли перед 1914, потом 1925, за ним – 1919 и т.д. Пришлось все восстанавливать.
Понимая значимость автографов, Чуковский всегда хотел издать книгу. Чисто технически это было сделать трудно – уникальные рисунки Репина, автопортрет Юрия Анненкова, его иллюстрации к книгам Блока и Чуковского – все это требовало бережного отношения, здесь каждая буковка, выведенная рукой известного человека, драгоценна.
Россыпь шуток Леонида Утесова, Евгения Петрова, Виктора Ардова, Даниила Хармса, Сергея Михалкова, Льва Кассиля, несколько шутливых страниц о Втором Всесоюзном съезде писателей: эпиграмм, пародий, экспромтов, лирические стихи Бориса Пастернака, стихотворение прозаика Александра Солженицына.
Корнея Ивановича связывали тесные узы дружбы с С.Я. Маршаком, и среди многих его записей он выбрал концовку одного из обращений Маршака к нему. Она и завершает «Чукоккалу»:
Могли погибнуть ты и я,
Но, к счастью, есть на свете
У нас могучие друзья,
Которым имя – дети!
«Чукоккала» не похожа ни на одну книгу, — написал в предисловии Ираклий Андроников. – И совершенно неповторима. Это просто великое дело, которое, начавшись с шутки, превратилось в творение, полное ума и таланта».
Книга «Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского»
После первой же книги стихов Мандельштам стал знаменитостью в литературных кругах Петербурга. Мы полюбили твердить наизусть его классически четкие строки «Над желтизной правительственных зданий…», «Я не слы хал рассказов Оссиана…», «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», «Летают Валькирии, поют смычки…».
Наряду со стихами торжественными в книге было немало стихов, посвященных тривиальной повседневности, обра зы которой были близки и милы ему. И когда он писал, например:
В спокойных пригородах снег
Сгребают дворники лопатами,
чувствовалось, что ему весело видеть и этот снег, и эти лопаты, и эти «спокойные пригороды».
С такой же приветливостью писал он о долгожданном мороженщике, прибывшем в пригород летней порой:
Совет
Подруга шарманки, появится вдруг Бродячего ледника пестрая крышка — И с жадным вниманием смотрит мальчишка В чудесного холода полный сундук.
И боги не ведают — что он возьмет…
Видеть «предметы предметного мира», птиц, животных, горы, моря и дома, было для него истинным счастьем:
Я ласточкой доволен в небесах,
И колокольни я люблю полет!..
Если эти «я люблю», «я доволен» не всегда были сказаны вслух, все же они чувствовались в той ласковой и веселой манере, с которой поэт рисовал свои образы. Светлое приятие мира — лирический подтекст его ранних стихов.
Да, жизнь часто бывает трагична, тяжела и бессмыслен на, но все же какое это счастье — быть живым: Пусть я живу лишь мгновение, но в этом мгновении — вечность:
За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить?.. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло… Пускай мгновения стекает муть,—
Узора милого не зачеркнуть.
Это одно из самых оптимистических стихотворений русской поэзии. Оптимизм выстраданный, прошедший сквозь отчаяние, слезы и смерть. Но да будут благословен ны все мгновенные приманки и очарования жизни:
Поедем в Царское Село… *** Над Курою есть духаны, Где вино и милый плов… *** Но я люблю на дюнах казино Широкий вид в туманное окно И тонкий луч на скатерти измятой; ***
Люблю следить за чайкою крылатой!
Но больше всех чаек и ласточек, больше духанов и царскосельских аллей любил он — до умиления, до страсти — музыкальную стихию русской речи, и эта стихия влекла его к себе как магнитом. Какая-то новая — горьковатая — сладость зазвучала в его лучших стихах, где было с особой нежностью облелеяно каждое слово. Именно облелеяно какой-то благоговейной нежностью.
Обратите внимание
Этим благоговением заражал он и нас — и я помню, какой драгоценностью ощущали мы каждое слово в его знаменитых стихах: «Чуть мерцает призрачная сцена…», «Я изучил науку расставанья…«, «Золотистого меда струя…», «Я слово позабыл, что я хотел сказать…», «Где милая Троя, где царский, где девичий дом?..».
Чувствовалось, что мастер был счастлив работать над таким податливым и гибким материалом, как русский язык.
«Радость тихая дышать и жить» долго не покидала его. Она виделась мне и в его искрящихся, веселых глазах и в стремительной, почти мальчишеской походке.
Чаще всего я встречал его в то время у Анны Ахматовой. Уже по тому, как сильно он дергал у дверей колокольчик, она узнавала: Осип. Сразу же в маленькой комнатке начиналось целое пиршество смеха. Было похоже, что он пришел сюда специально затем, чтобы нахохотаться на весь месяц вперед.
Оба они очень затейливо и тонко злословили, сочиняли едкие стихи о друзьях и знакомых. Если здесь же присутствовал их общий приятель поэт Михаил Лозинский (впоследствии переводчик Шекспира и Данте), смех допоздна не умолкал ни на миг.
Шутки были сплошь литературные — шаржи, псевдоцитаты, пародии, и, хотя все трое были наделены изощренным чувством сарказма и юмора, первая скрипка в этом своеобразном оркестре всегда принадлежала Мандельштаму.
— Мне ни с кем так хорошо не смеялось, как с ним! — вспоминала Анна Андреевна.
Смешные экспромты Осип Мандельштам чаще всего сочинял в античном, ложноклассическом стиле, придавая им форму пентаметра — того самого, которым Овидий писал свои «Tristia». Из них мне запомнилось такое двустишие:
Делия, где ты была? — Я лежала в объятьях Морфея. Женщина, ты солгала, — в них я покоился сам.
Тот же древний классический стиль соблюден Мандель штамом в стихах, посвященных ассирологу Владимиру Казимировичу Шилейке. Шилейко был человек феноменальной начитанности, полиглот, первоклассный ученый, но жил очень бедно и неприкаянно, особенно тогда, когда стал мужем Анны Ахматовой.
Важно
И вдруг ему посчастливилось на короткое время поселиться в комфортабельной квартире (может быть, я ошибаюсь, но мне смутно помнится, что то была квартира его близких друзей, которые уехали куда-то на юг). Видеть этого неприхотливого бедняка в обстановке, столь несоответствующей его обиходу, было очень странно и дико.
Отсюда прелестные стихи Мандельштама:
Путник, откуда идешь? — Был я в гостях у Шилейки. Дивно живет человек; смотришь — не веришь очам. В бархатном кресле сидит, за обедом кушает гуся. Кнопки коснется рукой — сам зажигается свет. Если такие живут на Четвертой Рождественской люди.
Милый прохожий, скажи, кто же живет на Шестой?
Думаю, сам Козьма Прутков был бы не прочь подписаться под этим шедевром, написанным в духе тех эпиграмм, в которых ядовитый Козьма так беспощадно высмеивал поэта-эллиниста Николая Щербину.
Очень хороша в этих стихах о Шилейке наигранная наивность их автора, притворившегося, будто он твердо уверен, что на нумерованных Рождественских (ныне Советских) улицах жители распределены в самой строгой зависимости от той цифры, которой обозначена каждая: на Шестой Рождественской они живут роскошнее, чем на Четвертой, а на Десятой — роскошнее, чем на Шестой. И такое дикарское изумление перед электрической лампочкой, которой автор якобы никогда не видал до тех пор.
Еще запомнилась мне одна очень несправедливая эпиграмма, где Мандельштам уличает своего редкостно радушного и щедрого друга Михаила Лозинского — в скупости:
Сын Леонида был скуп. Говорил он, гостей принимая:
«Скифам любезно вино, мне же любезны друзья».
Словом, в те давние годы было никак невозможно назвать Мандельштама сумрачным или печальным поэтом. «Радость тихая дышать и жить» чувствовалась во всем его творчестве. У него был особый дар ласково, благодарно, улыбчиво живописать окружающий мир. Именно так, с сердечной и нежной любовью, приветст вовал он Невский проспект в одном стихотворении, написан ном им после «Tristia».
Шоколадные, кирпичные, невысокие дома.
Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима.
Совет
Каждому образу в этих стихах он говорит свое «здравствуй». Уютными, добрыми, милыми встают перед ним эти дома и смотрят на него с той же доверчивой радостью, с какой он смотрит на них.
Незадолго до 1917 года в витринах продовольственных лавок на Невском завертелись в качестве приманок большие колеса кофейных электрических мельниц. Даже эти мельницы воспринимал Мандельштам как источник уюта и радости.
И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду домой,
Электрическою мельницей смолот мокко золотой.
Теперь уже мало кто помнит, что осенью в Питер с далекого севера приезжала в те годы флотилия лодок с глиняными горшками и мисками и, причалив к берегу Невы, предлагала их столичным покупателям.
А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар.
Продавал с гранитной лесенки добросовестный товар.
Товар — «добросовестный», зима — «несуровая», мокко — «золотой», — нет, этот человек и в самом деле смотрел на жизнь светло и приветливо.
И светлая кульминация этих счастливых стихов:
Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
И сама собой сдирается с мандаринов кожура.
Кто из нас, поселившись в его любимом Крыму и глядя на сбегающие с холмов виноградники, не повторял вслед за ним его удивительно точных — и опять-таки светлых стихов:
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни Сторожа и собаки — идешь, никого не заметишь — Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни: Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь…
Обратите внимание
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет, Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке, В каменистой Тавриде наука Эллады — Золотых десятин благородные, ржавые грядки. Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала. Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена —
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Поэт нигде не говорит, как счастлив он видеть сторожей и собак и как милы ему «золотых десятин благородные ржавые грядки», но каждая строка этих классически спокойных анапестов насыщена светлым счастьем художнического восхищения.
Корней Чуковский
Из Книги судеб. Корней Иванович Чуковский (Николай Васильевич Корнейчуков) родился в 1882 году в Петербурге. Детство и юность писателя прошли в Одессе. Печататься начал в 1901 году – в газете «Одесские новости». В 1905-м он уезжает в Петербург, где занимается журналистикой. В 1908 году выходит первая книга Чуковского «От Чехова до наших дней».
С осени 1906 года КЧ поселяется в финском местечке Куоккала, под Петербургом. С 1913 года начинается его работа над восстановлением текстов Некрасова и изучением творчества поэта. В 1915 году Чуковский впервые обращается к сочинениям для детской аудитории – пишет поэму «Крокодил».
Осенью 1917 года писатель с семьёй переезжает из Куоккалы в Петроград…
В двадцатые-тридцатые годы он создаёт великолепные детские сказки – «Мойдодыр», «Тараканище», «Краденое солнце», «Телефон», «Муха-Цокотуха» и целый ряд других.
В эти же годы в его переводах выходят «Сказки» Киплинга, «Робинзон Крузо», «Том Сойер», «Геккельбери Финн» и так далее… В 1926 году выпущена его исследовательская работа «Некрасов», а в 1928 году – «Маленькие дети», ставшая прообразом будущей книги «От двух до пяти». В 1938 году Чуковский переезжает в Москву.
В октябре 1941 года писатель с семьёй эвакуирован в Ташкент. В 1957 году Чуковскому присвоено учёное звание доктора филологических наук. В 50-х годах КЧ переселяется из Москвы в дачный посёлок Переделкино…
Как лингвист Чуковский написал остроумную и темпераментную книгу о русском языке «Живой как жизнь» (1962), дав резкую отповедь так называемым «канцеляритам» – то есть, различным бюрократическим штампам. А как переводчик открыл русскому читателю У.
Уитмена (ему он также посвятил исследование «Мой Уитмен»), Р. Киплинга, О. Уайльда. Переводил М. Твена, Г. Честертона, О. Генри, А.К. Дойла, У. Шекспира, написал для детей пересказы произведений Д.Дефо, Р.Э. Распэ, Дж. Гринвуда.
Важно
Корней Иванович активно занимался теорией перевода, создав одну из самых авторитетных в этой области книг – «Высокое искусство» (1968).
В 1962 году Оксфордский университет присудил Корнею Ивановичу почётное звание доктора литературы.
28 октября 1969 года, в возрасте 87 лет, писатель скончался. В эти горькие дни один из его близких друзей написал: «Умер последний человек, которого ещё сколько-нибудь стеснялись»…
Память! Величайший дар господний, и она же – величайшее божье наказание, если воспоминания не в ладах с совестью. Но и обычная мука ностальгии – сладкая, но всё-таки мука.
Кто из нас не страдал по навек утраченным дням солнечного (почему-то непременно солнечного!) детства? В поисках неповторимого чувства новизны мира возвращаемся мы к нашим большим и малым «меккам» – прикоснуться, припасть, очиститься, возродиться…
Но есть места паломничества особого рода. Мы не рождались тут, не росли, не крестились.
Но однажды мы прикоснулись здесь к чему-то невероятно настоящему, почти к Истине, и с тех пор включаем эти места в Избранные, возводим там зримые лишь нам храмы, часовенки или же капища, наконец… Мы окружаем их своим духовным полем, оставляем там свои манки – знаки – что, как антенны, соединяют нас. Соединяют, как далеко и надолго мы бы не разлучались – и во времени, и в пространстве. И места паломничества в ответ окружают нас своими полями, включают в свой эгрегор. На какое-то время этого хватает. Но наступает момент, когда необходимо явиться лично (коли уж «гора не идет к Магомету») – всем существом – и духовным, и физическим. Явиться, чтобы подпитать друг друга неведомой покуда нашим физикам энергией, что без сомнений сродни энергии высокой любви.
Из моего детства, из уральского села Писанское, где мы с братьями взахлёб увлеклись литературной игрой, протянулись мостки под Москву, в известное многим писательское гнездо – Переделкино. О том, что писатели в Москве пишут, а здесь, на дачах, переделывают свои произведения, стало расхожей литературной прибауткой.
Совет
Здесь я впервые побывал в самом начале шестьдесят пятого. Мы завязали переписку с журналом «Пионер». Тогда его возглавляла Лидия Ильина – сестра Самуила Маршака.
Она собрала в журнале не только творческих, но и педагогически одарённых людей, которые бессеребренно, самозабвенно искали юные таланты.
«Пионер» тогда опубликовал нашу подборку и – о чудо! – редакция журнала пригласила нас с братьями в столицу, организовав маленьким гостям чудесные творческие каникулы.
Впечатлений было невероятно много.
Сама Москва – огненная, перетекающая, будто лава. Москва – с только ей одной присущим запахом метро.
Такси, кафе-мороженое, лифт в многоэтажной гостинице! Лампы дневного света! Деревянные кровати, наконец! Не беда, что меня по молодости лет не пустили в «Современник» – на «Голого короля» с Евстигнеевым в главной роли.
Зато я уже знал, где на станции «Площадь Революции» можно подойти к бронзовой статуе матроса и подергать маузер. Огромный маузер шевелился! А на студии «Диафильм» нас и вовсе приняли как уважаемых авторов, и в демонстрационном зале показали совсем свежую ленту – фильм по нашим стихам.
Чудеса продолжались! Во время показа появилась знающая нас заочно актриса Рина Зелёная, назвала нас по именам, и сказала, какие наши стихи более всего ей нравятся. Но мы ждали главного события – поездки в Переделкино. Её, по счастью, никто не собирался меня лишать.
И вот мы едем в Переделкино. Электричка – сказочно быстро, как тогда мне показалось – пересекает подмосковные поля. На дверях вагона – новые для нас надписи: «Не прислоняйтесь, двери открываются автоматически!». Неизвестные умники посцарапывали некоторые буквы. Получились довольно забавные лозунги, где нам предлагалось «не слоняться», а то, мол, «двери отрываются автоматически»…
Темнеет рано, за окнами – гудящая синяя тьма. Мы незаметно для себя въезжаем в иной, сказочный, неведомый для нас мир.
Обратите внимание
Приближающееся Переделкино, ещё не знакомое, представляется нам чем-то вроде волшебного Берендеевского леса. И, конечно же, там есть главный волшебник.
Это человек, который пригласил нас в гости к себе на дачу. Это и вправду сказочник, известнейший детский писатель Корней Иванович Чуковский.
К сожалению, мне не посчастливилось побывать «на костре» у Чуковского при его жизни. Зато с ним самим наообщался вволю! А через много лет я увидел один из последних костров, горящих в память о Сказочнике.
Возле того костра были детские писатели, были известные актеры и музыканты. Одни читали стихи, другие пели с ребятами песни, но, конечно же, главным героем и хозяином праздника незримо оставался Корней Иванович.
Вход на костёр – сосновая шишка – в результате посреди поляны вставала огромная гора из шишек.
Представляю, как появился здесь однажды перед гостями Корней Иванович – высокий-превысокий, с большим добрым носом, в длинном головном уборе индейского вождя из красивых перьев. Ребята – а тогда многие играли в индейцев – наверное, встретили Чуковского восхищённым оглушительным криком.
А Корней Иванович, должно быть, встал перед костром, воздел к небу руки – и все сделали то же самое. Потом он взял за руки ближайших мальчишек, и все взялись за руки, и заплясали вокруг огня, как взаправдашние индейцы.
А потом каждый – и Чуковский тоже – бросил в костёр по шишке, как дань огненному духу.
Важно
Этот индейский головной убор я увидел вначале на фото в «Пионерской правде». Так отблагодарили нашего сказочника американцы во время его поездки по Штатам. Потом я увидел его воочию – Корней Иванович не поленился удалиться в соседнюю комнату и вдруг появиться перед своими гостями в этой ошеломляющей, разноцветно-перьевой, длинной – чуть ли не до пят – шапке вождя краснокожих…
Полуосвещённые снежные дорожки довели нас до дома, где жил Корней Иванович. Там же, рядом, стояло здание его библиотеки. Он подарил её детям, и ребятишки с благодарностью шли и ехали сюда – и из самого Переделкино, и из Москвы.
На даче Чуковского не оказалось – он ушёл ненадолго к друзьям – в дом отдыха литераторов. Мы направились его встречать, и застали уже одетым, в вестибюле. Увидев нас, Корней Иванович тут же распрощался с собеседником, и стал с нами знакомиться. Был остроумен и органичен, так и сиял радушием.
Вертел трость в руке и всё время повторял: «Когда я был молодым, когда мне было всего лишь восемьдесят, я делал это много лучше!»
Потом вдруг подносил палец к губам и заговорщически восклицал:
«Видите вот того забавного человека, что рубит дрова за забором? Это же Валентин Петрович Катаев! Смотрите и запоминайте».
К даче мы подошли уже запросто беседуя, как старые знакомые.
А там ждал чай с четырьмя – на выбор – видами варенья (наши вкусы неожиданно совпали – мы с Корнем Ивановичем выбрали черничное), разговоры о литературе, чтение стихов. В тот вечер я впервые узнал, что детский писатель Чуковский пишет и для взрослых. Он не только слушал, но и сам читал – кажется, переводы. Читал и интересовался нашим мнением.
Когда дошла очередь до меня, я прочел начало одной из не самых удачных поэм (но, прошу прощения, мне было только десять!):
Домик деревянный
Срубом лёг на сруб,
Кто живёт без мамы,
В нём нашёл приют.
Но один котёнок –
Фунтиком зовут –
Не нашёл в том доме
Для себя приют.
Муся пожалела –
Фунтика взяла,
И, скажи на милость,
В семью приняла…
– Хорошая девочка Муся, – отметил Чуковский, – пожалела котёнка…
Каково же было его удивление, что Муся – вовсе не девочка, а тоже кошка, гражданка вымышленной нами, братьями, котятской республики, во главе которой почему-то стоит царь. Дальше – больше. Мы удивили сказочника нашими сказочными странами – Котятской, Объединённой Страной Зверей, свободного города Павлограда…
Корней Иванович с интересом принял выдуманные нами страны, просил рассказать о них поподробнее, а потом вдруг поведал свою историю. В молодости, отдыхая на финском курорте Куоккала вместе с друзьями, он предложил игру в некую выдуманную республику.
Совет
Друзья поддержали игру, страну нарекли Чукоккалой, а самого зачинщика объявили президентом. Расставаясь, они подарили Корнею Ивановичу нож с гравировкой – «Президенту страны Александеру Пелиандеру».
На российской границе нож попался на глаза таможенникам, и слово «президент», и подозрительно греческое имя заставили Чуковского долго объясняться с непонимающими юмор имперскими чиновниками.
– Так что, – подвёл мораль рассказчик, – будьте поосторожнее с выдуманными странами. Опасное это дело! – а сам смеётся.
В завершение вечера хозяин подарил нам книгу своих сказок, снабдив её надписью, на которую способен только человек, умеющий тонко иронизировать (и над собой в первую очередь) – «Поэтическому семейству Павловых от их скромного коллеги. С глубокопочтением, Корней Чуковский».
Многое потерял я в жизни. Не сохранились открытки от Чуковского, нет ни одной копии нашего диафильма. Но та книга и сегодня стоит на моей полке. И мои дети, а теперь уже и внуки, относятся к ней с глубокопочтением…
В другие, более поздние посещения Переделкино мне не раз доводилось молча постоять над могилами Корнея Ивановича и Бориса Леонидовича. Я находил их холмики по издалека приметным трём соснам.
Впрочем, потом их осталось только две. И деревья не вечны… О великом Пастернаке, понятное дело, у меня нет личных впечатлений – он умер задолго до нашего пионерского визита в Переделкино.
Но есть вот эти строки:
Ориентиром три сосны
на переделкинском кладбище –
их золотые корневища
переплетают Ваши сны…
Там, под сосною, Пастернак –
в гробу,
как в деревянной призме…
В колхозном поле реализма
он был чудеснейший сорняк.
Подвержен травлям и прополкам,
он устоял в родной земле –
и, обращённая к потомкам,
свеча горела на столе.
Свеча горела – он творил –
И, распахнув кулисы мрака,
Шекспир стихами Пастернака
со всей Россией говорил.
И сквозь слова, слова, слова
безмолвной снежною вершиной
вставал вопрос, неразрешимый
Писал ли Корней Чуковский для взрослых?
Художественных произведений для взрослых Корней Чуковский не оставил, однако за свою жизнь он создал немало серьезных работ по лингвистике, литературоведению и даже детской психологии.
Лингвист, переводчик и теоретик художественного перевода
Благодаря Чуковскому сегодня мы читаем на русском многих зарубежных классиков — Оскара Уайльда, Марка Твена, Артура Конан Дойля, Редьярда Киплинга, Джона Китса, Роберта Льюиса Стивенсона.В 1936 году писатель занимался теорией художественного перевода.
В результате исследований и анализа личного опыта он написал книгу «Искусство перевода», которая в послевоенном переиздании получила название «Высокое искусство».
В ней Чуковский анализировал переводы как иностранной литературы на русский язык, так и русской — на иностранные, которые до сих пор делают этот труд актуальным и практически полезным для переводчиков и литературных редакторов.
«Но, конечно, всех этих переводчиков превзошла американка мисс Мэриан Фелл, которая лет через десять после смерти Чехова опубликовала в США его произведения в своем переводе. Там она сторицей отомстила своим русским коллегам за все их ошибки и промахи. Поэт Батюшков, упоминаемый Чеховым, стал у нее православным попом (она смешала «Батюшков» и «батюшка»), генерал Жомини превращен в Германию (она смешала Jomiini и Germany), а Добролюбов превратился в святого «добролюбца» Франциска Ассизского!»
Корней Чуковский, «Высокое искусство»
Обратите внимание
Как лингвист в 1962 году Чуковский написал остроумную и темпераментную книгу о русском языке «Живой как жизнь», в которой резко раскритиковал так называемые «канцеляриты» — бюрократические речевые штампы.
Историк и литературный критик
Писатель 10 лет жил в финском городке Куоккала, где близко познакомился с художником Ильей Репиным и писателем Владимиром Короленко.
От сочетания фамилии писателя «Чуковский» и названия местечка «Куоккала» Репин образовал слово «Чукоккала» — и именно так Чуковский назвал свой рукописный юмористический альманах, в котором писал о выдающихся деятелях искусства XX века. Чуковский вел «Чукоккалу» с 1914 по 1969 год.
В 1908 году писатель опубликовал серию критических очерков об Антоне Чехове, Константине Бальмонте, Александре Блоке, Александре Куприне, Максиме Горьком, Валерии Брюсове и других русских литераторах — и эти очерки вошли в сборник Чуковского «От Чехова до наших дней».
После революции 1917 года писатель издал серьезные исследования творчества его современников: «Книгу об Александре Блоке» и труд «Ахматова и Маяковский».
В 1917 году Чуковский начал работать над исследованием творчества своего любимого поэта Николая Некрасова, которое длилось целых девять лет. Монография «Мастерство Некрасова», вышедшая в 1952 году, переиздавалась множество раз, а в 1962 году Чуковский был награжден за нее Ленинской премией.
«Настало время суда над Некрасовым, ибо только суд прекратит недомолвки и слухи, чудовищно порочащие его репутацию. Свидетельских показаний накопилось огромное множество, пора подвергнуть их самой внимательной критике, отделить клевету от правды. Посмотрим же, что за человек был Некрасов и в чем обвиняли его».
Корней Чуковский, «Мастерство Некрасова»
Детский психолог
Впервые книгу о детской речи «От двух до пяти» Чуковский издал в 1928 году. Он считал, что детство — это прекрасное время, а вовсе не «непристойная болезнь, от которой ребенка необходимо лечить».Чуковский едва ли не первым использовал психологические методы в изучении языка и стихотворчества детей.
В каждой главе писатель раскрыл одну из граней детской речи и образа мышления. Например, глава «Сто тысяч почему» рассказывает о том, что ребенок с его жадностью к новым знаниям способен в течение двух с половиной минут задавать «с пулеметной скоростью» десятки вопросов.
По мере взросления многочисленные «Почему?», «Зачем?», «Как?» возникают все реже; взрослые и вовсе порой исключают их из своего лексикона. А в главе о детском стихосложении писатель доказал интерес и привязанность детей к созвучным строчкам. Для ребенка игра в рифмы — такая же обычная жизненная потребность, как «кувыркание или махание руками».
— И почему перчатки? Надо пальчатки.— Ты, мама, у меня лучшевсехная!— Я ещё не отсонилась.— Я люблю чеснок: он пахнет колбасой.— Женщина — русалка. Мужчина — русал.
Корней Чуковский, отрывки из книги «От двух до пяти»
Жизнь и творчество. Чуковского. Литературный критик
Николай провел свои детские годы в Одессе. Семья жила очень бедно. В пятом классе Николай был исключен из гимназии вследствие печально известного циркуляра «о кухаркиных детях». Занимался самообразованием. Самостоятельно выучил английский язык.
Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости».
Туда его заставил пойти старший приятель по гимназии, чью энергию Чуковский позже сравнит с моцартовской и напишет об исходившей от друга «духовной радиации».
Важно
Сегодня именем этого яркого писателя, переводчика и знаменитого сиониста в Израиле названы десятки улиц, оно известно всему просвещенному миру: Владимир Жаботинский.
Будущий политический лидер ввел Чуковского в литературу, развил его любовь к языку и сумел разглядеть талант критика.
Так, с 1901 года, сначала в «Одесских новостях», потом в других изданиях, начали появляться статьи молодого публициста Чуковского.
А поскольку в редакции он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года, по рекомендации все того же Жаботинского, Чуковский отправляется корреспондентом в Англию.
Полтора года зарубежной жизни были неровными.
Политическая ситуация в России менялась, на горизонте Черного моря замаячил призрак мятежного броненосца «Потемкин» (Чуковский, к тому времени уже вернувшийся в Россию, поднимется на его борт, захватив с собой квасу для восставших), «брожение в умах» ширилось. По решению одесского градоначальника газета перестала продаваться в розницу, гонорары авторам не высылались.
Отправив молодую жену обратно в Одессу, «мистер» Чуковский селился по все более и более бедным адресам, но продолжал ежедневно посещать бесплатный читальный зал библиотеки Британского музея, где читал запоем английских писателей, историков, философов и — критиков-публицистов, тех, кто помогал ему вырабатывать собственный стиль, который называли «парадоксальным и остроумным». Он никого не забыл и в «Оксфордской речи» с благодарностью назвал и Эдгара По, и Диккенса, и Томаса Маколея, и Честертона, и Элиота, и Макса Бирбома.
Вернувшись в Россию в 1904 г., приобрел известность как блестящий литературный критик, сотрудничал со многими петербургскими журналами, организовал собственный сатирический журнал «Сигнал».
В его журнале печатались такие авторы, как Федор Сологуб, Тэффи, А.И. Куприн. За резкий антиправительственный тон материалов, печатаемых в журнале, Чуковский подвергся аресту. В ожидании суда, в одиночной камере, он читает вслух О.
Генри, громко хохочет, пугая надзирателей.
Совет
В 1906 году семейство Чуковских из Одессы перебирается под Петербург, снимая дачу в местечке Куоккала. В этом литературном поселке, похожем на будущие Переделкино или Болшево, живут многие герои «критических рассказов» Чуковского. Близким другом надолго станет для него Илья Репин.
Репину Чуковский будет позировать для трех сюжетных картин и одного портрета, практически заставит его написать мемуары и станет их редактором, представит ему всех своих героев — от футуристов до Есенина и Мандельштама — и напишет о нем самом удивительную книгу.
Кстати, именно знаменитый художник придумал название легендарному домашнему альманаху Чуковского — «Чукоккала», собравшему на своих страницах автографы Конан Дойля и Маяковского, рисунки Шаляпина и… стихи Репина. Альманах «Чукоккала» никогда не был собранием автографов, а всегда — полем для игры.
Игра была естественной формой общения Корнея Ивановича и с собственными детьми.
Лидия Чуковская точно передает ощущение счастья, которым наполняло общение с отцом ее детство: «В состав воздуха, окружавшего нас, входило и чтение лекций в беседке у Репина, и чтение стихов, и разговоры, и споры, и игра в городки, и другие игры, главным образом литературные, но ни грана умственного безделья». Куоккальское счастье разрушит 1917 год.
Постепенно имя молодого критика становится нарицательным, на него рисуют карикатуры, и к печати готовится сразу несколько его книг: собрание избранных статей, исследование «Нат Пинкертон и современная литература» (анализирующее явление, которое впоследствии назовут «массовой культурой»).
Наконец, книга о самом известном писателе этих лет — Леониде Андрееве. Все три выходят в 1908 году, а первый в жизни сборник статей под названием «От Чехова до наших дней» печатается в течение одного года трижды.
Критические статьи, принесшие известность своему автору, впоследствии вышли отдельными сборниками «От Чехова до наших дней» (1908), «Критические рассказы» (1911), «Лица и маски» (1914), «Футуристы» (1922).
В 1912 Чуковский, живя в финском местечке Куоккала, поддерживал контакты с Н.Н.Евреиновым, В.Г.Короленко, Л.Н.Андреевым, А.И.Куприным, В.В.Маяковским, И.Е.Репиным. В это время Корней Иванович начал писать свой домашний рукописный альманах «Чукоккала» (первое издание «Чукоккалы» в 1979).
Обратите внимание
Этот юмористический рукописный альманах, где оставили свои творческие автографы знаменитные знакомые Чуковского : А. Блок, З.Гиппиус, Н. Гумилев, О. Мандельштам, А.И. Солженицын, И.Е Репин и многие другие — представляет собой уникальный литературный памятник. Чуковский возил свою Чукоккалу в Англию.
В ней оставили свои автографы Артур Конан Дойл и Герберт Уэллс Впервые альманах публиковался в 1979, через десять лет после смерти Чуковского. Издание представляло собой сильно урезанный по сравнению с оригиналом вариант знаменитого альманаха.
Чуковскому пришлось отказаться не только от публикации записей опальных Гумилева, Мандельштама, Гиппиус, Солженицына, но также и от собственных стихов и рисунков, бывших в оригинале.
В 1917 г. Чуковский принялся за исследование творчества Некрасова. Творчеством Некрасова Чуковский занимался почти полвека. По крупицам восстанавливал стихотворные тексты поэта, испорченные цензурой.
Так же бережно восстановил он и образ самого поэта. Эта работа закончилась лишь в 1952 г., ее итогом стала книга «Мастерство Некрасова», за которую автор получил в 1962 г. Ленинскую премию). Чуковский изучал также поэзию Т.Г.
Шевченко, литературу 1860-х годов, биографию и творчество А.П.Чехова.
Совершенно особое место в творческой жизни критика К.И. Чуковского занимал Оскар Уайльд. В 1903-1904 гг., когда Чуковский жил в Англии, в качестве корреспондента газеты “Одесские новости” он впервые заинтересовался Уайльдом.
Среди присланных им корреспонденций было и сообщение о постановке в лондонском театре “Корт” комедии Уайльда “Как важно быть серьезным”.
Отношение к Уайльду менялось со временем, Чуковский всю жизнь “открывал” его для себя и для русских читателей.
Важно
По возвращении в Россию Чуковский выступал с лекциями об Уайльде в Москве, Киеве, Витебске, других городах. В 1911 г. он напечатал в “Ниве” этюд “Оскар Уайльд” — первый набросок портрета писателя, легший в основу всех других его работ об Уайльде.
Этот этюд был написан очень увлекательно, живым языком, иронично. В нем автор явно желал, чтобы русская публика трезво оценила своего кумира. В его талантливости Чуковский не сомневался, но считал его несколько поверхностным, неискренним, склонный к позерству. «Салонный» — таково было слово, определяющее как самого Уайльда, так и все его творчество.
В феврале 1916 г. Чуковский снова побывал в Англии и встретился в Лондоне с Р.
Россом, который внимательно следил за всем, что пишется о его друге, благодарный Чуковскому за прекрасную статью об Уайльде, Росс сделал автору поистине королевский подарок — страничку «Баллады Редингской тюрьмы», написанную рукой Уайльда. Опубликованная в 1922 г. отдельной книгой расширенная статья Чуковского была посвящена памяти Росса, скончавшегося в 1918 г.
Чуковский не скрывал, что разобраться в Уайльде помог ему А.М.Горький, к мнению которого он всегда прислушивался. Издательство «Всемирная литература», созданное в 1918 г.
по инициативе Горького, предполагало выпустить новое собрание сочинений Уайльда со вступительной статьей Чуковского.
Свой отзыв о статье Горький дал в письме Чуковскому (датируемом публикаторами условно 1918-1920 гг.), где он пишет:
«Вы несомненно правы, когда говорите, что парадоксы Уайльда — «общие места навыворот», но не допускаете ли Вы за этим стремлением вывернуть наизнанку все «общие места» более или менее осознанного желания насолить мистрисс Грэнди, пошатнуть английский пуританизм?» Письмо Горького заставило Чуковского пристальнее всмотреться в эпоху Уайльда, пересмотреть свое представление о нем.
Прочитав опубликованные в 1962 г. в Англии письма Уайльда, Чуковский удостоверился в том, “как он доблестно боролся за свободу искусства, за право художника не подчиняться диктатуре ханжей”. В последних редакциях статьи Чуковского ироническое некогда отношение к Уайльду сменяется признанием его бесспорных заслуг перед английской словесностью.
В ноябре 1919 года, после мрачного вечера памяти Леонида Андреева в нетопленном зале Тенишевского училища — недавно престижнейшего петербургского лицея, в котором после революции проходили бесконечные лекции и диспуты, — Чуковский записал в дневнике: «Прежней культурной среды уже нет — она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары».
Однако он еще многое успеет…
Совет
К 1930 году, нагруженный поденной работой, бесконечной редактурой чужих и своих книг, волоча на себе огромную семью, он уже оставил за спиной разгромленную властями редакцию «Всемирной литературы», где по инициативе Горького возглавлял англо-американский отдел. Оставил загубленные журналы «Русский современник», «Современный Запад», «Дом искусств». Его лучшие книги о Некрасове не выйдут из печати даже в хрущевскую оттепель, поскольку они, как и все, что он писал, восстают против привычных советских мифов.
Будущая Ленинская премия за нелюбимое «Мастерство Некрасова» обрадует его разве тем, что «не каждый чиновник сможет теперь плюнуть мне в лицо».
И каким горестным воплем прозвучат его слова 1955 года, после того, как он перелистает одну из своих самых блестящих книг — книгу о, возможно, самом дорогом ему писателе, задохнувшемся эпохой и успевшем осознать, что «огонь революции» был фальшивым.
«Я прочитал свою старую книжку о Блоке и с грустью увидел, что вся она обокрадена, ощипана, разграблена нынешними Блоковедами… Когда я писал эту книжку, в ней было ново каждое слово, каждая мысль была моим изобретением. Но т. к.
книжку мою запретили, изобретениями моими воспользовались ловкачи, прощелыги — и теперь мой приоритет совершенно забыт… Между тем я умею писать только изобретая, только высказывая мысли, которые никем не высказывались. Остальное совсем не занимает меня. Излагать чужое я не мог бы…»
Он пережил и эту эпоху. В мае 1957 года, когда ему — к 75-летию, как положено «писателю с именем», — вместе с Хрущёвым вручали в Кремле орден Ленина, генсек шутливо пожаловался, что устает на работе, а внуки по вечерам заставляют читать «ваших Мойдодыров».
Их сфотографировали, но когда в уже антихрущевское время, в семидесятые годы, внучка и наследница писателя Елена Чуковская пришла за фотографией в госархив, изображение опального вождя при ней было отстрижено ножницами. Остался только указующий перст и кусочек носа. Новое время, названное «оттепелью», окрылило Корнея Ивановича, но не надолго.
Он стал свидетелем публичной казни Пастернака, не спал ночей, придумывая, как спасти товарища по цеху и судьбе. Ничего не получилось. После визита к соседу по Переделкину с поздравлениями по случаю Нобелевской премии Чуковского заставили писать унизительное объяснение, как это он осмелился поздравлять «преступника».
Между прочим, стихи Пастернака еще в двадцатые годы Чуковский назвал гордостью отечественной поэзии, а в старости шутливо мечтал о профессии экскурсовода «по пастернаковским местам» в Переделкине. Корней Иванович первым в мире написал восхищенный отзыв об «Одном дне Ивана Денисовича», давал приют Солженицыну у себя на даче, гордился дружбой с ним и…
Обратите внимание
казнил себя в дневнике, что в угоду цензуре согласился позднее снять его имя в новом издании своей книги об искусстве художественного перевода. Когда его старший сын, «классический» советский литератор, выступил на печально знаменитом собрании Союза писателей осенью 1958 года, шельмовавшем Пастернака, Корней Чуковский внешне бесстрастно записал следующее: «Б.
Л. просил сказать мне, что нисколько не сердится на Николая Корнеевича». Он восхищался гражданским поведением своей дочери Лидии, тревожился за нее, но никогда не забывал, как когда-то присутствовал при обыске в ее квартире. В конце тридцатых он долго хлопотал о расстрелянном зяте, выдающемся физике Матвее Бронштейне, еще не зная, что того нет в живых.
Он ничего не простил, но «приоткрылся» по-настоящему лишь в своих дневниковых записях, где были вырваны десятки страниц, а о некоторых годах, вроде 1938, не было сказано ни слова.
Он успел разувериться во многом, кроме, пожалуй, словесности и детей. В посвящении на его «Крокодиле» стояло: «Своим глубокоуважаемым детям…». В детей он верил. Ради них строил, как безумный, библиотеку (считая это важнейшим делом своих последних лет), в «предстоянии» перед ними старался не потерять себя.
Не будучи уверенным, что у его дневников будут читатели, он рассказал и о том, кто был для него самым чистым человеком в жизни, ради которого и ему хотелось быть выше. Но дочь Мария, обожаемая Мурочка, умерла в 1931 году в возрасте одиннадцати лет.
Вслед за Чеховым он — уже очень давно -посвятил себя помощи реальным людям, спасая многих от холода, голода, творческой и физической смерти. После революции он «устроил паек» уже старухе, сестре Некрасова Елизавете Александровне Рюмлинг. В голодные двадцатые постоянно опекал Ахматову.
Помогал после смерти Блока членам его семьи. Как и дочери Репина, князю-анархисту Кропоткину, писателю Юрию Тынянову…
