Содержание
Как потомок талмудистов стал советским детским писателем? Памяти С. Я. Маршака
«Рассеянный с улицы Бассейной», «Мистер Твистер — бывший министр, владелец заводов, газет, пароходов», «Приходи к нам, тётя лошадь, нашу детку покачать», «Кто стучится в дверь ко мне», «Усатый-полосатый», «Мастер-ломастер», «Травка зеленеет, солнышко блестит», «Гори-гори ясно», «Что ни делает дурак, всё он делает не так», «Ищут пожарные, ищет милиция», «Шалтай-Болтай сидел на стене», «Дом, который построил Джек», «Будь самой горькой из моих потерь, но только не последней каплей горя», «Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети», «А мне костёр не страшен, пускай со мной умрёт моя святая тайна — мой вересковый мёд»,
«…Картину, корзину, картонку и маленькую собачонку».
Уф! Думаю, этого вполне достаточно. Недаром Корней Чуковский (сам известный «многостаночник») как-то сказал, что знает не одного, а пять Маршаков: поэта для детей, поэта для взрослых, переводчика, сатирика и драматурга.
Но уж коль я задался целью писать о сказках, придётся для этой статьи Маршака «сузить». Я отложу в сторону не только замечательные переводы, но и большую часть детских произведений.
Основной рассказ пойдёт только о двух сказках. Зато каких! Это, конечно, «Кошкин дом» и «Двенадцать месяцев».
Но начать придётся издалека…
Как и Чуковский, Маршак в юности даже не подозревал, что ему придётся стать классиком детской литературы да ещё и в новой стране под названием Советский Союз.
Обратите внимание
Родился Самуил Яковлевич в Воронеже 22 октября 1887 года в семье потомков известного еврея-талмудиста XVII века Аарона Самуила бен Израиля Койдановера.
По сути, необычная фамилия «Маршак» — это сокращенное имя-звание его предка: «М» — морэ (учитель), «Р» — раввин, «Ш» — Шмуэль (Самуил), «К» — Кайдановер (от местечка Койданов).
О еврейской сути Маршака нынче пишут достаточно часто и много — и о его юношеском сборнике стихов «Сиониды», и о паломничестве в Святую Землю. Всё это, конечно, интересно, но темы моей статьи касается мало. Ни сионизма, ни талмудизма в сказках Маршака нет. Зато там видна горячая любовь к русскому фольклору и умение с ним обращаться.
Пишут, что эту любовь Самуилу привил критик и искусствовед — Владимир Стасов. Заметив талантливого мальчика, пишущего неплохие стихи, Стасов взял его под свою опеку и даже помог перевестись в Петербургскую гимназию.
Вторым «крёстным отцом» Маршака стал Максим Горький. Теперь уже он хлопочет о переводе Самуила в гимназию города Ялта, где у писателя была дача.
После 1906 года, когда «пролетарский» писатель стал «неблагонадёжным», Маршак уезжает учиться в английский университет. Именно там начинается его горячая любовь к потешному английскому фольклору («Робин Бобин…» и т. д.).
Там начинают делаться первые переводы Шекспира, Бернса, Блейка. И там же Маршак впервые сталкивается с английским подобием скаутов.
С. Маршак, из письма М. Горькому 09.03.1927.:
«В 1913 году я познакомился с очень любопытной школой в южном Уэльсе. Дети жили там почти круглый год в палатках, легко одевались, вели спартанский образ жизни, участвовали в постройке школьного дома. Я прожил с ними около года — и это было счастливейшим временем моей жизни».
Время возвращения Маршака в Россию — это ещё и время начала Первой мировой войны. Маршак работает в газетах, но не забывает и свой «скаутский» опыт, участвуя в устройстве детей-беженцев.
Важно
В переломный 1917 год отец Маршака (по профессии химик-мыловар) вместе с семьёй переезжает на новое место работы — в Екатеринодар (вскоре он станет Краснодаром).
Интересно, что во время Гражданской войны Самуилу Яковлевичу доводилось работать в деникинской газете «Звезда Юга», пока город не отбили красные.
Впрочем, никаких антисоветских грешков за Маршаком обнаружено не было (напротив, он укрывал какую-то революционную беглянку), поэтому особых трений с новой властью не возникло. Напротив, Маршаку тотчас поручили ответственное задание. Именно оно в корне изменило его писательскую судьбу…
Трагические события Гражданской войны привели к появлению на улицах российских городов огромного количества беспризорных детей. И надо сказать, что советская власть сразу подошла к решению этой проблемы довольно серьёзно. Так как Маршак уже имел опыт работы с детьми, его назначили заведующим секцией детдомов и колоний Краснодарского отдела народного образования.
Но Самуил Яковлевич понимал, что несчастным детям нужны не только кров и пайки, но и духовная пища. Поэтому в 1920 году при содействии завотдела народного образования М.
Алексинского он вместе с другими творческими людьми организует детский театр — наверное, один из первых в стране.
Вскоре он разрастётся в целый «Детский городок» со своей школой, детсадом, библиотекой, мастерскими и кружками, где дети могли снова вернуться в полноценную социальную жизнь.
Если есть театр — должны быть пьесы. Сначала для постановок перерабатываются сказки известных писателей. Но постепенно возникает и оригинальный репертуар. Его создавали два работника «Городка»: Маршак и Елизавета Ивановна Васильева.
Надо сказать, что Елизавета Ивановна была довольно известной личностью для «серебряного века» поэзии. Именно она в своё время была главным лицом известнейшей литературной мистификации, скрываясь под маской поэтессы Черубины де Габриак. Именно в таинственную и обольстительную Черубину «заочно» влюблялись многие известные поэты, и именно за её честь М. Волошин бился на дуэли с Н. Гумилёвым.
Совет
Сотрудничество Васильевой с Маршаком в театре было настолько плотным, что некоторые пьесы были написаны ими совместно. По этому поводу работники «Детского Городка» даже сочинили шуточные частушки:
Пишет пьесы нам Маршак Вместе с Черубиной. В старину играли так
Лишь на пианино.
Нет резонов никаких Им писать совместно, Кто неграмотный из них —
Это неизвестно…
«Детский городок» стал настоящим событием для молодого советского государства. В 1922 году на него обращает внимание сам нарком просвещения А. Луначарский. Он говорит, что Краснодарский детский театр — это явление всероссийского масштаба, и тут же отзывает Маршака и Васильеву в Петроград.
Сначала Самуил Яковлевич работает в ТЮЗе (1922−24), затем в детском журнале «Новый Робинзон» (1924−25), и наконец, руководит редакцией Ленинградского Детгиза. Так, постепенно и неожиданно для самого себя Маршак становится флагманом русской детской литературы, которая была создана в СССР практически «с нуля».
Детской сказке вообще и Маршаку в частности пришлось пережить в конце 1920 — начале 1930-х годов настоящую битву с педологами и РАППовцами, которые пытались убрать из детской книжки выдумку и фантазию, вытравить веселье и развлекательность. Впрочем, об этом я подробно писал в статье про Чуковского.
Битва была окончательно выиграна в 1934 году, когда Маршак при поддержке Горького выступил на 1-м съезде союза писателей с докладом о детской литературе.
Маршак вообще оказался везунчиком. Он избегнул репрессий даже в 1937 году, когда был разгромлено его детище — Ленинградское отделение Детгиза. По легенде его спас лично сам Сталин, вычеркнув имя писателя из подсунутого «чёрного списка» со словами «Почему враг? Прекрасный детский писатель».
Так сценарист театра для беспризорников превратился в ведущую фигуру советской детской литературы. И одним из первых самостоятельных произведений, где развернулся его талант сказочника стала пьеса «Кошкин Дом».
Но о ней — в следующий раз…
Из рода талмудистов: Самуил Маршак
Документальный фильм «Обыкновенный гений», показанный 4 марта на канале КУЛЬТУРА и посвященный Маршаку, не открыл мне чего-то неизвестного, но заставил задуматься об этой судьбе.
Недавно я узнала, что Самуил Яковлевич Маршак (1887- 1964) по отцовской линии был потомком известного талмудиста, жившего во времена Богдана Хмельницкого и бежавшего из родных мест от его расправ с еврейским населением.
В роду Пастернака также был знаменитый мудрец и талмудист, живший в средневековой Испании, — Ицхак Абарбанель. Не уверена, что для Бориса Леонидовича это имело какое-то значение, а вот для Маршака… Почему мне так кажется?
Обратите внимание
Да потому, во-первых, что Сема Маршак, родившийся в пригороде Воронежа, воспитывался в еврейской традиции, знал иврит и идиш и свои первые стихи писал на этих языках.
Мало того, свои еще незрелые «сионистские» настроения выразил в первой юношеской книжке стихов с говорящим названием «Сиониды», где, как кажется, объединил слово Сион, обозначающее землю Израиля и его народ, и слово Аониды, поэтическое обозначение древнегреческих муз, широко употреблявшееся Пушкиным. Получилось довольно крамольное сочетание…
Позднее, в 1911-м году, Маршак в качестве корреспондента нескольких печатных изданий с группой еврейской молодежи побывал в Палестине. Поездка не только породила стихи о Палестине, но и свела 24-летнего поэта с совершавшей путешествие на том же корабле Софьей Мильвидской, будущей женой.
И второе. Всем читателям собственных (не детских) стихов Маршака, его замечательных переводов, бросается в глаза их философское наполнение; в их основе всегда мысль, они серьезны и содержательны. Все знавшие Маршака в один голос говорят, что он любил долгие философические беседы с коллегами, часто – с теми, кто начинал свой поэтический путь.
В воспоминаниях Станислава Рассадина говорится, как уже старый и больной поэт вызывал к себе членов редакции НОВОГО МИРА — Стасика Рассадина, Лакшина, даже случалось, самого главного редактора — Твардовского.
По поводу Твардовского смешной штрих, он однажды заартачился: не поеду, я, дескать, сам в некоторой степени Маршак, но, узнав, что обидел Самуила Яковлевича, поспешил на призыв – Маршака в редакции обижать не хотели.
Так вот, сдается мне, что такой тип личности — вдумчивой, размышляющей, склонной к философской беседе и обмену мнениями с учениками, – восходит к предкам Маршака, бывших талмудистами и раввинами в еврейских местечках.
Эта черта Самуила Яковлевича, кстати сказать, сильно отличает его от старшего собрата, коллеги по переводческому и детскому цеху, Корнея Чуковского. У них было много сходного в судьбе, о чем я постараюсь сказать, но было и коренное различие.
Маршак по типу принадлежал к учителям, просветителям и наставникам.
Важно
Чуковский же, как мне кажется, обществом «взрослых» часто тяготился, к людям относился с некоторым подозрением, зато расцветал в компании детей, становясь в их окружении таким, как они.
Оба «старика» — разница между ними была в пять лет (Маршак – Чуковскому: «Пять лет, шесть месяцев, три дня/Ты прожил в мире без меня») — уже в 1920-х годах начали писать «для детей», и объяснялось это по большому счету одинаковыми причинами – это был почти единственный свободный от идеологии сегмент советской литературы (еще переводы), в то же время, востребованный обществом.
Но до того, как начать писать для детей, Самуил, сын простых необразованных родителей, сам прослыл чудо-ребенком, «вундеркиндом». Кстати сказать, заметивший четырнадцатилетнего поэта Владимир Стасов, поверивший в него и определивший его поэтическую судьбу, призывал своего протеже не изменять своему народу и вере.
Наступившая революция опрокинула все: жизнь, планы, убеждения. Бежавший на юг от красных Маршак с семьей находит приют в Екатеринодаре. Здесь начинается его работа с детьми, его первые опыты в детском театре.
Любопытно, что там им были написаны антибольшевистские сатиры, о которых позднее нельзя было даже упоминать.
Книжка с сатирами, полагаю, была им уничтожена точно так, как «Сиониды», о которых мы знаем, что когда уже гораздо позже Арон Вергелис подарил Самуилу Яковлевичу чудом сохранившийся их экземпляр, Маршак воскликнул: «Неужели я не все уничтожил?».
Да, надо было уничтожить все. Становиться другим, уходить от еврейства, религии, идиша и иврита. Но кое-что из старого можно было взять с собой. Это, в первую очередь, великолепное знание английского языка, который поэт изучил в Лондоне в 1912 – 1914 гг.
В фильме о Маршаке прозвучало, что он получил там высшее образование.
Едва ли за два года можно это сделать, но вот ходить на лекции, посещать библиотеки и музеи, общаться с писателями и журналистами – все это вполне возможно, и все это было в жизни поэта, с той поры полюбившего английский язык и литературу на нем.
Совет
Маршак создает издательство «Детгиз», это было поручением Горького, сыгравшего в судьбе зрелого Маршака такую же роль, как Стасов в отрочестве. Но поразительное дело, Маршак не занимал в этой организации никаких официальных должностей.
При всем при том исполнял обязанности «главного», ходил с толстенным портфелем, вел все дела, работал — беспрестанно куря — с сотрудниками, которые не чаяли в нем души (Александра Любарская, Лидия Чуковская, Тамара Габбе, Николай Олейников, Даниил Хармс), находил новых авторов (Житков, Бианки, Гайдар, Шварц, Пантелеев), издавал детские журналы и помогал их изданию, короче раскрутил маховик Детской литературы, направив его в сторону розыгрыша, доброй шутки, раскованной импровизации, заставил писать для детей «специалистов» — биологов, моряков, военных…
И все это в 1937-м пришло сами понимаете куда.
«Детгиз» был разгромлен, многие члены редакции арестованы. Чудом уцелела Лидия Чуковская, и самое удивительное в этой истории, что невредимым остался и сам Маршак. Не потому ли, что официально никем не значился? Но «вредителей» от детской литературы официонально именовали в прессе «группой Маршака». Главарь сам не понимал, как остался на свободе.
Позднее следователь ему говорил, что на него было самое большое число доносов. Самуил Яковлевич сумел вызволить из тюрьмы Александру Любарскую. За нее и Тамару Габбе он просил самого Генерального прокурора Вышинского. Габбе не выпустили.
Владимир Познер, в молодости работавший секретарем у Маршака, в фильме говорит, что тот любил Тамару Григорьевну Габбе, свою ближайшую сотрудницу, ученицу, талантливого автора детских пьес. Маршак был в ту пору женат, Габбе — замужем. Вообще личная жизнь Самуила Яковлевича находится за занавесом. Мы о ней ничего не знаем.
Станислав Рассадин в «Книге прощаний» рассказывает: Маршак признавался ему, что в своей жизни любил двух женщин — Надежду Дмитриеву (Черубина де Габриак) и Тамару Габбе.
Дмитриеву, по-видимому, в екатеринодарский период, когда они вместе работали с беспризорными детьми.
В который раз поражаюсь этой женщине: не слишком красивая, немолодая, не очень талантливая «хромоножка» влюбила в себя Гумилева и Волошина, а потом еще, как выясняется, Маршака…
А жена? Софья Михайловна, по общему признанию, была красавицей, посвятила себя мужу и семье, умерла после войны, не пережив смерти от туберкулеза двадцатилетнего сына Яши.
Обратите внимание
И знаете, когда я писала «посвятила себя мужу и семье», подумалось: любил-то он других — тех, что творили, сочиняли, были сподвижницами в работе.
Но личная жизнь Маршака, скорей всего, известная его домашним, на страницы воспоминаний не просочилась.
Не могу не сказать о стихах Маршака, о том, что у него люблю.
Совсем маленькой читала его книжку со смешными эпитафиями, переводами с английского. Запомнила на всю жизнь.
Склонясь у гробового входа,
-О смерть, — воскликнула Природа, —
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!
Или такое чудо:
Он умер, потому что был он скуп,
Не полечился – денег было жалко,
Но если б знал он цену катафалка,
Он ожил бы, чтобы нести свой труп !
Маршак, по-моему, с одинаковым блеском воспроизводил английский юмор и шотландскую сентиментальность. Здесь я имею в виду его бесподобные переводы из Бернса, где с такой простотой и искренностью исповедуется женская душа:
Ты меня оставил, Джеми,ты меня оставил,
Навсегда оставил, Джеми, навсегда оставил.
Ты шутил со мною, милый, ты со мной лукавил,
Клялся помнить до могилы,
А потом оставил Джеми, а потом оставил.
Как просто, как трогательно, как берет за душу. Воспроизвожу по памяти, если ошибаюсь – прошу прощения. Но вот пишу – и дивлюсь мелодии стиха, его завораживающим повторам, его поразительным внутренним созвучиям…
А вот самое известное, беру только последнюю строфу:
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь,
И кого-то обнял кто-то –
Что с него возьмешь?
И какая нам забота,
Если у межи,
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи.
Трудно здесь не заметить отголосок некрасовской «Коробушки», с ее «Расступись ты, рожь высокая, Тайну свято сохрани».
Сближает здесь Бернса и Некрасова фольклорный источник их поэзии, а поэт-переводчик сумел эту близость уловить. Сколько однако лукавства и веселой игры в этих «кто-то», «кого-то», «с кем-то»…
Как удалось переводчику сделать эти стихи шотландскими и одновременно русскими, принадлежащими Бернсу и ему, Маршаку?!
Не проверяла, но трудно поверить, что кто-то из современных поэтов осмелится после Маршака взяться за Бернса! Непредставимо!
Важно
С Шекспиром сложнее. Сейчас модно говорить, что Маршак не передал масштаба Шекспира, его шероховатости и непристойности.
Непристойности действительно не передал, теперь, когда мы прочитали такие переводы, как например, перевод Анатолия Либермана, как кажется, специально нацелившегося на передачу этой стороны шекспировских сонетов, видно, что у Маршака все гораздо целомудреннее.
Не уверена, что исключительно по причине собственной чистоты.
Кстати говоря, Маршак всегда был озорником, в детских стихах позволял себе разные словечки – «рожи прохожих» — в Мистере Твистере, которые цензура не пропустила, «на фига» где-то еще, сейчас не вспомню где, но тоже исправленное, по требованию цензуры. Если уж исправляли невинные шалости в детских стихах, то «неприличие» в стихах для взрослых, конечно, не пропускали.
Шекспир у Маршака на редкость гармоничен, эти стихи написаны так, что каждое их слово можно выбивать на камне. Отнюдь не Шекспир-балагур, а мудрый и прошедший через испытания мыслитель. И разве в этих поразительных стихах не гигантский мастштаб личности?
Когда меня отправят под арест –
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест –
Мне памятником будут эти строчки.
Ни убавить, ни прибавить.
Правда, была у меня мысль, что в одном самом известном шекспировском сонете «Ее глаза на звезды не похожи» я бы одну строчку переиначила. Но, как оказалось, я просто неправильно запомнила последнюю строчку: «Но милая сравнится с той едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали».
На самом деле, эта строчка у Маршака звучит так: «Но все ж она уступит тем едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали». Моя вина, не доверяла поэту, считала, что здесь он поторопился.
Но нет, был Маршак, как известно, «трудоголиком», работал по многу часов, совершенствуя написанное.
А еще – и это меня очень обрадовало, когда прочитала у Матвея Гейзера, — знал Самуил Яковлевич наизусть все произведения из собрания сочинений Пушкина, причем со всеми редакциями. Со всеми редакциями — слыхано ли? Уникальное знание!
Совет
Напоследок несколько слов о Маршаке и Чуковском. Были они друзьями-соперниками. Часто акцент делается на втором слове в этом словосочетании. Я же хочу сказать об их общности.
Современники, почти ровесники. Оба не из столиц. Оба на заре литературной карьеры, работая корреспондентами газет, побывали в Англии и вынесли оттуда знание языка и любовь к английской литературе, в частности, к поэзии. Оба переводили английских поэтов.
Чуковский начинал с Уитмена, к которому Маршак, вроде бы, не подступался, как Корней Иванович не подступался к Бернсу и Шекспиру. Поле, которое они поделили между собой, – английская детская поэзия. Вот где оба были на высоте.
И ей-богу, мне нужно очень сильно задуматься, чтобы определенно сказать, кто автор «Шалтая-Болтая», — Маршак или Чуковский.
И правда, кто?
Конечно же, разные они были – и характерами, и манерой. Их детские стихи сильно разнятся.
У Маршака размеренность, гармоничность, ясное развертывание сюжета… У Чуковского – плясовые ритмы, импровизационность и спонтанность… Но трудоголики – оба. Детьми любимы и дети в душе – оба. Заступались за Бродского и Солженицына тоже и тот, и другой.
А сколько смешного, яркого, веселого в их детских стихах!
В рукава просунул руки – оказалось это брюки.
***
А с платформы говорят – это город Ленинград.
***
Во что бы то ни стало/ Мне надо выходить/. Нельзя ли у трамвала/ Вокзай остановить!
***
Искала старушка четырнадцать дней/ А пудель по комнате бегал за ней.
***
Это Маршак.
А сколько такого у Чуковского!
А слониха вся дрожа так и села на ежа.
***
Волки от испуга скушали друг друга.
***
Ох, и тяжкая это работа / Из болота тащить бегемота.
***
Разные-то они разные, но юмор и у того и у другого отменный, оба к тому же «языкотворцы» — все приведенные мною строчки вошли в язык, в сознание и жизнь нескольких поколений.
Обратите внимание
К 75-летнему юбилею Маршака Чуковский написал о нем статью – глубокую, интересную, дружескую, далекую от зависти и обычно приписываемых ему злокозненных «приколов». Прочитайте – она публикуется в сборниках воспоминаний о Маршаке. Она – ответ тем, кто видит в этих двух писателях только соперников.
Лидия Корнеевна Чуковская, дочь старика Корнея, работала у Маршака в «Детгизе» и — при всей своей пресловутой суровости и резкости в оценках – Самуила Яковлевича любила и отзывалась о нем с нежностью и уважением. Дорогого стоит.
Обыкновенный гений
***
От Талмуда до Ленинской премии
«Стишок» — потому что к числу хрестоматийных шедевров Маршака данное произведение не относится. Это не рассеянный с улицы Бассейной. Не «Дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж». Классика Маршака: «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне», «Ищут пожарные, ищет милиция…», «Человек сказал Днепру: — Я стеной тебя запру!..
«; упоительный мистер Твистер, бывший расистер, быстро обучившийся в Советском Союзе любить черненьких; «Усатый-полосатый», «Нет, твой голос нехорош. Очень громко ты поешь…», «… Как тихо дома, если дома нет меня!». Наконец, «Где это видано, где это слыхано…» — урок, к чему приводит зависимость от чужого мнения.
Будешь дергаться, кто да что сказал, — в итоге на тебя повесят всех окрестных ослов…
Маршак не зря смотрел далеко вперед: из всех великих детских поэтов России он действительно самый современный. Мы цитируем его стихи и переводы (зачастую не зависимые от оригинала) каждый день, не всегда отдавая себе отчет в авторстве.
«Что ни делает дурак, все он делает не так», «Дом, который построил Джек», «Шалтай-Болтай», «Три мудреца в одном тазу», «Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя», «Ты свистни — тебя не заставлю я ждать».
А «Любовь и бедность»?! «Бразильская народная песня, слова Роберта Бёрнса!» — танец Калягина с шалью и кувшином на плече… А «На далекой Амазонке не бывал я никогда» — с музыкой Берковского?
Цитатник для более интеллектуальной публики — 66-й, обличительный сонет Шекспира, «Вересковый мед» Роберта Льюиса Стивенсона и ехидное: «Мятеж не может кончиться удачей — в противном случае его зовут иначе».
Острая современность Маршака (в том числе под именами Киплинга, Бёрнса, Милна) не отменяется тем фактом, что Бразилия с некоторых пор стала доступна даже любителям самодеятельной песни — хотя бы теоретически…
Планы дочери мистера Твистера, девицы с мартышкой в руках: «Я буду питаться зернистой икрой, / Живую ловить осетрину, кататься на тройке над Волгой-рекой и бегать в колхоз по малину!», нимало не устарели в связи с упразднением колхозов. Более того: колхозы гикнулись, зато девиц с мартышками теперь нет необходимости импортировать из-за океана.
Все так называемые «светские львицы» на просторах нашего многострадального отечества придерживаются подобных представлений о жизни (или делают мину, что придерживаются)…
Важно
Когда великолепный актер Александр Филиппенко задумался о чтецкой программе для детей, я стала наседать на него, «лоббируя» Маршака — прежде всего, гениальную повесть в стихах «Быль-небылица. Разговор в парадном подъезде».
Вещь остро актуальная и до горечи комическая: дед рассказывает пионерам об «уродствах» старого режима, а для нынешней пацанвы эти рассказы — норма жизни. Эффект «Незнайки на Луне».
«Всё продавали господа — / Дома, леса, усадьбы, / Дороги, рельсы, поезда, — / Лишь выгодно продать бы! / Принадлежал иной завод / Какой-нибудь компании: / На Каме трудится народ, / А весь доход — в Германии». Впервые повесть полностью напечатана в журнале «Знамя» в 1947-м. С эпиграфом из вождя пролетариата: «Внуки наши…
с трудом смогут представить себе, каким образом могла находиться в частных руках торговля предметами первой необходимости, как могли принадлежать фабрики и заводы отдельным лицам, … как могли существовать люди, не занимавшиеся трудом».
Отсмеялись — перекинули мостик к Бёрнсу: «При всем при том, при всем при том, / Судите не по платью: / Кто честным кормится трудом, / Таких зову я знатью!». Призадумались… По-моему, упоительная история. Жаль, не удалось сагитировать Филиппенко…
Стихи Маршака живут и чудесным образом, по принципу всего живого, эволюционируют. Написанные давно, они год от года меняются. Автор ушел почти полвека назад, а из соединенных им строчек рождаются новые смыслы. «Что ты видала при дворе? Видала мышку на ковре». Словно перепев недавнего компьютерного анекдота: «Ну, народ зажрался — уже ковры для мышей делают…».
Стоит ли напоминать сказку «Двенадцать месяцев», которая — с учетом климатических реалий — вот-вот станет былью, и к Новому году в Центральной России повсеместно зацветут подснежники? При всем при том, при всем при том мультфильм останется хитом, а сама сказка — практически фольклор, используемый для разных нужд.
Например, для создания пародии на картину Никиты Михалкова «12»: месяцы, сгрудившись вокруг стола, голосуют, давать или не давать падчерице корзину подснежников. «Посмотрите вокруг! Это ведь уже не наш лес! Коттеджи-шматеджи, падчерицы-шмадчерицы!», «Я май — у меня Евровидение в конце меня!», «Русский январь бывшим не бывает…».
Соединение лучшего в прошлом и лучшего в настоящем дает поистине сказочный эффект…
Совет
Маршак современен, как всё, что имеет отношение к вечности. Вечность не может устареть. Самуил Яковлевич намерил себе (и не только себе) двойной Мафусаилов век, когда говорил Чуковскому: «Вам исполнится две тысячи лет, а мне будет всего только 1994 года…».
Это ощущение причастности мастера Большого Стиля к Большому Времени — наверняка генетическое. Потомок знаменитого раввина и талмудиста Ахарона Шмуэля бен Исраэля Койдановера, Маршак в детстве, хоть и недолго, обучался у меламеда.
Говорил на иврите, переводил с идиш, публиковаться начал в 1902 году в ежемесячнике «Еврейская жизнь», сотрудничал с рабочим сионистским движением, сочинял стихи на библейские сюжеты.
В юности путешествовал по Святой земле и на пароходе, идущем в Палестину, встретил свою будущую жену — курсистку Софью Мильвидскую. До революции много печатался в национальных еврейских изданиях, во время Великой Отечественной войны сблизился с Еврейским антифашистским комитетом…
В 1948-м Маршак написал стихотворение «Памяти Михоэлса» — опубликовано оно было уже после смерти автора; в списках ходил его ответ критикам «Бабьего Яра» Евтушенко; кроме того, Самуил Яковлевич пытался защищать «тунеядца» Бродского…
Это не отменяло четырех Сталинских и одной Ленинской премии, двух орденов Ленина, переводов с подстрочника Мао Цзэдуна (великий кормчий не чуждался поэзии). А равно не отменяло благодарности к критику Стасову, опекавшему юного «Маршачка», дружбы с Твардовским, преклонения перед Горьким. Носителю многовековой еврейской мудрости везло на обладателей широкой русской души.
Младшая сестра Самуила Яковлевича — Лия — отсидела свое в годы борьбы с «космополитизмом». Хотя в литературном мире Лия была Еленой Ильиной — автором нескольких детских книжек, в том числе замечательной «Четвертой высоты».
Да, «бестселлер» про Гулю Королеву вышел из-под пера сестры Маршака. Будучи моложе брата на 14 лет, Лия Яковлевна пережила его всего лишь на несколько месяцев и тоже упокоилась на Новодевичьем кладбище, но в последнем авторском издании «Четвертой высоты» успело появиться посвящение: «..
. Светлой памяти моего брата, моего друга, моего учителя».
Обратите внимание
Отец большого семейства Маршаков — Яков Миронович — по молодости готовил себя в ребе, однако душа у него больше лежала к секулярному, как сейчас скажут, техническому миру. Проработал всю жизнь — то здесь, то там — заводским мастером.
Зато дети его, особенно Самуил, — гордость «книжного народа». Воспоминания Маршака о детстве — это прежде всего воспоминания о книгах.
Вопрос, который, как говорят, он до последних дней неустанно задавал окружающим: «Что вы сейчас читаете?».
Ося Кассиль в «Кондуите и Швамбрании» интересовался у мамы: «А наша кошка тоже еврей?». Так вот, безусловный еврей у Маршака — нет, не та кошка, что потеряла в пожаре дом, а страдалец кот, встреченный лодырями на катке: «И красив я, лодыри, и умен, а письму и грамоте не учен»…
Национальный характер звучит в поэзии Маршака естественно, обаятельно и ненавязчиво. С его здоровым прагматизмом: «Вам от души желаю я, друзья, всего хорошего. А все хорошее, друзья, дается нам недешево».
С восточной страстностью: «Любовь — над бурей поднятый маяк, / Не меркнущий во мраке и тумане. / Любовь — звезда, которою моряк / Определяет место в океане», — так перевести Шекспира мог только человек горячих кровей.
Человек, знакомый с Песнью Песней.
А еще Самуил Маршак, потомок талмудиста, безусловно, был религиозен. Впрочем, так или иначе религиозны были все крупные детские писатели советской эпохи. Вернее, они несли детям понятия морали и нравственности — при изъятом из-под этих понятий краеугольном камне. Бога уже не было, но Он еще подразумевался.
А перестал подразумеваться, как ни странно, во времена все более либеральные. Сначала возникли «садистские стишки» (типа «Мальчик в овраге нашел пулемет») — в качестве протестного жанра. Протестного — именно по отношению к Маршаку, Агнии Барто, Сергею Михалкову.
Важно
Затем главной — и далее единственной — формой общения с ребенком стали различные вредные советы. Когда встревожились, что стебом, даже талантливым, долго питаться нельзя, это пустышка, оказалось: никого и ничего у нас для детей нет, кроме все тех же Чуковского, Маршака, Барто, Михалкова.
Людей, которые не просто стихи сочиняли, но, к примеру, по собственной инициативе редактировали учебники «Родной речи». Есть такое понятие — ответственность. Во многом религиозное.
Прямые обращения к Богу встречаются в архивных стихотворениях Маршака. Когда заболел туберкулезом младший сын Яша, появились такие строки: «Чистой и ясной свечи не гаси, / Милого, юного сына спаси.
/ Ты подержи над свечою ладонь, / Чтобы не гас его тихий огонь. / Вот он стоит одинок пред тобой / С двадцатилетней своею судьбой. / Ты оживи его бедную грудь, / Дай ему завтра свободно вздохнуть»…
В феврале 1946-го студент Яша умер.
«Старайтесь сохранить тепло стыда, — написал Самуил Маршак примерно за год до собственной кончины. — Все, что вы в мире любите и чтите, / Нуждается всегда в его защите / Или исчезнуть может без следа». Сохранить это тепло можно, только цепляясь за книги, фильмы, песни, на которых мы выросли. Не отрываясь от бэкграунда, как говорится. Тогда земля — твое, мой мальчик, достоянье.
И более того, ты — человек.
3 ноября исполняется 130 лет со дня рождения человека, благодаря которому мы знаем, что случилось в «Кошкином доме», как дама сдавала багаж и почему Мистер Твистер бежал из гостиницы «Англетер».
Фото: фотохроника ТАСС Не так давно, на одном из мероприятий, посвящённых ценностям семьи, назвали самых читаемых детских писателей: Чуковский, Агния Барто и Маршак. Первые двое — отдельный разговор, но и Маршака, конечно, следует понимать шире, чем чисто детского автора.
Он смотрит на нас из русского перевода Сэлинджера «Над пропастью во ржи» (знаменитое стихотворение Бернса, вдохновившее название романа, приводится в книге именно в переводе Маршака). Он смотрит на нас из фильма «Здравствуйте, я ваша тётя!», когда Калягин запевает: «Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети».
Это тоже перевод Самуила Яковлевича. Да и вообще со всех книжных полок России смотрит на нас Маршак. Как и многие его коллеги, Самуил Яковлевич не был сразу детским писателем. В начале прошлого века он — тонкий лирический поэт, которого Ахматова и Блок называли среди лучших и «новым Пушкиным».
Но в Советском Союзе заниматься поэзией было смертельно опасно. Маршак выбрал жить, задействовав свой резервный дар — любовь к детям. В детскую литературу, как и в переводы национальных литератур, писатели «прятались», чтобы хоть как-то печататься. Маршак не прятался, а раскрывался: «Читатель мой особенного рода: умеет он под стол ходить пешком…».
Ему хватило человеколюбия, чтобы стать детским поэтом, и таланта — чтобы стать великим детским поэтом. Как говорил Сергей Михалков, «Маршак Советского Союза».
«Человека рассеянного» звали Лев Петрович, на самом деле – Самуил Яковлевич Родился Маршак в семье химика, сотрудника мыловаренного завода Якова Мироновича Маршака и домохозяйки Евгении Борисовны Гительсон. Детство и юность провел в городке Острогожске под Воронежем, уже в гимназии проявилась его любовь к литературе и большое дарование. Эти сухие сведения из официальной биографии очень мало говорят нам о живом Маршаке. Чуковский вспоминал, что в Маршаке он видел, как минимум, пятерых: поэта для детей, лирического поэта, драматурга, переводчика и прозаика. И еще, конечно, Маршак был просто хорошим человеком. Хотя это и не профессия. Маршак много хлопотал за людей, не боясь, когда нужно, пойти и к следователю НКВД, и даже к генеральному прокурору Вышинскому. В войну приложил много сил к спасению еврейских детей. Напомним один трогательный случай из мирного времени. Маршак заботился о литераторах «старой гвардии», автоматически угодивших в «попутчики» советской литературы. Среди них – о друге Блока, поэте Владимире Алексеевиче Пясте. Однажды Самуил Яковлевич выхлопотал для него аванс под детскую книгу, да сам её и написал. Это был самый первый вариант «Человека рассеянного», который вышел под подписью Пяста и под названием «Лев Петрович». Начало было такое:
Вместо собственной постели Ночевал он на панели, Удивляясь лишь тому, Что проходят по нему. Если можно верить слуху, Он, со службы приходя, Вешал часики — на муху Недалеко от гвоздя. Уносил с обеда ложку И в передней каждый день Надевал живую кошку
Вместо шапки набекрень…
Биографы утверждают, что «Рассеянного» Самуил Яковлевич писал с самого себя. И держал при себе пожилую помощницу-немку Розалию Ивановну, которую в войну тоже спас от высылки в фашистскую Германию, и которая следила, чтобы он не забыл пообедать и надеть пальто, выходя на улицу.
Забраковал «Бармалея» Чуковского О дружбе-вражде Маршака и Чуковского ходили анекдоты. Например, такой: уборщица попросила у Маршака прибавки жалованья. «Детские писатели сами копейки получают, — посетовал тот. — Приходится по выходным подрабатывать». — «Где?» Самуил Яковлевич объяснил, что в зоопарке: он — гориллой, а Чуковский крокодилом. Маршак получает жалованье 300 рублей в месяц, а Чуковский 250. Когда анекдот дошёл до Корнея Ивановича, тот возмутился: «Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Крокодилом работать труднее!» В 1943 году — заклятые друзья все-таки разошлись всерьёз, когда Маршак отказался печатать «Бармалея» Чуковского, признав стишки… «слабоватыми». За это получил от Чуковского «лицемера» и страшно обиделся. И всю жизнь они препирались.
Автобус номер двадцать шесть. Баран успел в автобус влезть, Верблюд вошел, и волк, и вол.
Гиппопотам, пыхтя, вошел…
В сороковые годы эта веселая сказка-развивалка «Автобус номер двадцать шесть» подверглась разносу в прессе. «Недопустимо пассажиров автобуса, советских людей, превращать в зверей, птиц и рыб…» — бранились газеты.
Дрался с секретаршей
«Детская» натура Маршака имела обратной стороной большую вспыльчивость. Сын Иммануэль писал: «Отец был горячим человеком. …когда он входил в трамвайный вагон, половина пассажиров становились его друзьями, а половина — недругами». Владимир Познер, который был у Маршака последним литературным секретарём, вспоминал, как поэт обзывал Розалию Ивановну Гитлером в юбке, она его — старым дурнем — и оба кидались друг в друга книжками.
Винил себя в смерти дочери и боялся за сыновей
В постсоветское время стало модно критиковать детскую классику за жестокость. Мол, персонажи страшноваты, перипетии жутковаты. Чуковскому инкриминируется «Мойдодыр», «Тараканище», Маршаку — «Сказка о глупом мышонке». Эта сказка была написана всего за одну ночь, чтобы достать денег на билет до Евпатории для больного сына Иммануэля.
Мальчик страдал болезнью почек, врачи говорили, что он может не выжить. А родители — Самуил Яковлевич с Софьей Михайловной — над сыном буквально тряслись. Он родился через два года после смерти первенца – годовалой дочери Натанаэль. Малютка погибла от ожогов, перевернув на себя горячий самовар.
Совет
Маршак очень боялся за жизнь и старшего Иммануэля, и младшего Якова, который родился в 1925 году. Старший дожил до зрелых лет, Яков умер от туберкулеза в 21 год.
А «Мышонку» поэт написал продолжение — «Сказку об умном мышонке», которого кошка не съела, а всего лишь похитила, и он хитроумно спасся из плена.
Но почему-то эта сказка не получила такого большого распространения, как первая часть.
«Неизвестный герой» Бурнацкий
Ищут пожарные, Ищет милиция, Ищут фотографы В нашей столице, Ищут давно, Но не могут найти Парня какого-то
Лет двадцати…
Сегодня у нас вошло в поговорку: «Ищут пожарные, ищет милиция…» Мы уж и не помним, что это поэма Маршака, которую он написал в 1937 году под впечатлением заметки в «Правде»: «Вчера днем в одной из квартир четвертого этажа дома № 20 по Рождественскому бульвару в Москве взорвалась керосинка.
Пламя сразу охватило комнату, в которой гладила белье 24-летняя М. П. Аникеева… Аникеева закричала о помощи.
Неожиданно для всех из проходившего мимо вагона трамвая выскочил на мостовую какой-то гражданин… Он подбежал к водосточной трубе и стал по ней взбираться… Гражданин с ловкостью акробата добрался по трубе до четвертого этажа и ногами стал на карниз.
Одной рукой держась за трубу, он другой обхватил испуганную Аникееву. Затем сильным ударом ноги он выбил в окне соседней комнаты раму и на глазах притихшей тысячной толпы стал пробираться с Аникеевой по карнизу к выбитому окну. Это заняло несколько минут.
Передав Аникееву работникам пожарной команды, гражданин незаметно вышел из дома и остался неизвестным. Это оказался студент рабфака В. М. Бурнацкий, 27 лет, кандидат в члены ВКП(б), бывший красноармеец, в армии научившийся «не теряться в минуту опасности»
Великая тайна Маршака и Каббала
Критик Владимир Стасов, напутствуя Маршака в большую литературу, советовал ему развивать тему еврейских корней. Самуил Яковлевич был не просто евреем, а потомком авторитетного рода талмудистов – толкователей иудейских книг. Свое происхождение, как и ранние стихи, Маршак тщательно скрывал.
Обратите внимание
Долго мы ничего не знали о его первом сборнике «Сиониды», о цикле «Палестина», который он привез из путешествия в Святую землю, которую очень полюбил. В период борьбы с космополитизмом «сионистские» тексты всплыли, доставив автору большие неприятности.
А потом – расцвели и пышные слухи: мол, в детских стихах Маршака зашифрованы какие-то каббалистические штуки. Сплетни подогрелись еще одним обстоятельством: случайно большой эрудит Юрий Тынянов обнаружил в детском стихотворении Маршака «Праздник леса» стиль Талмуда.
Стишок Маршака начинается: «Что мы сажаем, сажая леса?» — ну и дальше – веселый рассказ о том, что можно сделать из дерева. Тынянов иронизировал: «Это же Талмуд. Так говорили только меламеды в хедере: «Сажая леса, мы на самом деле скажем…
» И действительно, Маршак читал Талмуд и воспитывал у своих детей уважение к своему наследию. Остальных советских детей он, конечно, никаким Талмудом не грузил, используя его формальные поэтические приемы. Скорее всего, неосознанно.
Стихи для взрослых
В шестидесятые, когда его, лауреата Сталинских премий, не могли уже ни затравить, ни посадить, Маршак публикует сборник «взрослых» стихов «Избранная лирика».
В книгу входит посвящение Цветаевой, за которое прежде было можно сесть, а в 1963 получить аж целую Ленинскую премию, что с Маршаком и произошло. А в 1964 его не стало. …
Ведерко, полное росы, Я из лесу принес, Где ветви в ранние часы Роняли капли слез. Ведерко слез лесных набрать Не пожалел я сил. Так и стихов моих тетрадь
По строчке я копил.
Стихи-слезы — у поэтов сталинского времени всегда так, без исключений, как бы мы с вами ни ностальгировали по «отцу народов». «Мир умирает каждый раз с умершим человеком», — это уже цитата из «Лирических эпиграмм» Маршака, которые он начал публиковать за два года до смерти.
Жаль, мы никогда не узнаем, какой огромный мир унёс с собой большой поэт.
На его похороны из Шотландии прислали венок из вереска, ведь благодаря ему советские дети узнали про малюток медоваров и вересковый мед, а также прекрасные английские стишки — от «Дома, который построил Джек» до «Роббина-Боббина».
Маршак и дети // Jewish.Ru — Глобальный еврейский онлайн центр
«В записках о годах моего детства и ранней юности нет вымысла, но есть известная доля обобщения…» – писал он в предисловии к первой автобиографии. Отец был якобы всего лишь химиком-практиком – он разработал способ очистки масел для мыловаренной промышленности, и владельцы крупных заводов приглашали его с охотой.
«Не получил ни среднего, ни высшего образования, но читал Гумбольдта и Гете в подлиннике и знал чуть ли не наизусть Гоголя и Салтыкова-Щедрина». Всю жизнь умалчивал поэт, что отец его происходил из древнего рода талмудистов – в некоторых архивных документах фамилия отца написана как Маар-шак.
Маар-шак был то ли первым, то ли вторым после своего отца, кто отказался стать священником и выбрал химию. Его сын Сёма родился в пригороде Воронежа, в маленькой слободке Чижовка, где располагался завод братьев Михайловых. Потом – неизвестно, по какой причине – семья покинула насиженное место.
Поскитавшись несколько лет, они в итоге осели в Петербурге.
В Петербурге художественный критик Владимир Стасов узнал о юном поэте Маршаке и пригласил его к себе. Сначала, писал Маршак, ему казалось, что публицист дремлет, слушая его строчки, но в какой-то момент старец оживился. Тогда он прочитал сатирическую поэму о своей жизни в остогожской гимназии – почтенный слушатель хохотал во весь живот, а некоторые строчки просил повторить несколько раз.
Позже Маршак стал бывать у Стасова чуть ли не каждый день. От него ему достался и первый литературный заказ – текст к кантате на музыку Глазунова и Лядова. Жизнь Маршака в Петербурге круто изменилась. Его приглашали на поэтические чтения, звали к себе музыканты и художники. Он стал знаменитостью, печатался в журнале «Еврейская жизнь», перепечатывался в Москве и Киеве.
Важно
Его читали – причем с восхищением – Ахматова, Блок. В 1904 году он познакомился с Горьким, и эта дружба растянулась на всю жизнь, хотя в ней бывали конфликты. Горький пригласил пожить в его доме в Ялте, там, писал Маршак, закончилось детство и началась его юность. В ранний поэтический сборник «Сиониды» вошли стихи из ялтинской тетради.
Впрочем, там было много строк, написанных под влиянием ещё одного важного события.
Корреспондентом «Всеобщей газеты» и «Синего журнала» в 1911 году Маршак отправился в Восточное Средиземноморье – Турцию, Грецию, Сирию и Палестину.
Земля, о которой так много думал и писал, наконец перестала быть фантазией: «Снится мне: в родную землю // Мы войдем в огнях заката // Запыленною одеждой, // Замедленною стопой.
// И войдя в святые стены, // Подойдя к Иерусалиму, // Мы безмолвно на коленях // Этот день благословим», – писал он раньше, и вот наконец вошёл в родную землю. Из той поездки он привёз ещё одну счастливую ценность – будущую жену Софью Мальвидскую. Они познакомились на пароходе по дороге из порта Одессы в Яффо.
Их первая дочь родилась в 1914 году по пути из Лондона в Россию, когда они остановились в финском городке Тинтерне. В Англию Маршак с женой ездил, чтобы получить высшее образование в Лондонском университете. Тогда Великобритания была единственной страной, где детская литература стала отдельным, полностью оформившимся жанром.
Жизнь была и щедра, и беспощадна. Первая дочь Маршаков Натаниэль погибла в день 28-летия писателя, 3 ноября 1915 года – девочка нечаянно опрокинула самовар с крутым кипятком и умерла от ожогов.
Вскоре Самуил Яковлевич написал Екатерине Павловне Пешковой, что они с женой хотели бы отдаться какой-нибудь интенсивной работе: «Больше всего мы хотели бы помочь детям».
Голодающим детям Маршак помогал ещё с 1905 года.
Для переезда в Екатеринодар в конце 1917 года был и другой весомый повод – отец писателя Яков Маршак получил предложение от акционерного общества южных маслобойных заводов «Саломас».
Совет
Самуил Маршак приехал годом позже и занялся изданием газеты «Утро Юга», которая финансировалась «Саломасом». Он стал не только редактором, но и одним из самых блестящих её авторов – писал хлёсткую сатиру, высмеивающую «кровожадных большевиков».
Не исключено, что именно его фельетоны делали тираж – газета просуществовала с 1918 по 1920 годы, потом большевики все-таки заняли Екатеринодар.
Ещё в 1902 году Стасов писал ему: «Милый Сёмушка, чего я тебе больше всего желаю, на что я надеюсь и чего больше всего боюсь, чтобы ты никогда не менял своей веры. Какие бы ни были события, обстоятельства, люди и отношения».
Стасов умер в 1906-м, и через 14 лет после его смерти Маршаку пришлось выбирать между верой и жизнью. К концу марта 1921 года в городе заработал Черноморский областной отдел народного образования, его возглавил начальник политотдела 9-й армии РККА Алексинский.
Он сделал предложение Самуилу Яковлевичу Маршаку –войти в состав редакционной коллегии нового журнала «Народное образование». Маршак предложение принял – собрал все свои прежние стихи и уничтожил. И никто не знает, чего ему это стоило.
Для дальнейшего пути он выбрал детскую литературу, оставив общественную публицистику в прошлом.
Он читал лекции в Кубанском университете, перешедшем на сторону красных, преподавал английский язык и историю драматургии.
Создал детский театр, разросшийся в дальнейшем в «Детский городок», где был уже не только театр, но всевозможные ремесленные курсы, образовательные классы, а позже появился и детский сад.
Обратите внимание
Луначарский назвал его детище лучшим всероссийским событием и весной 1922 года отозвал Маршака и ещё нескольких его коллег в Петроград. Там Маршак писал сценарии постановок ТЮЗа, опубликовал первую книжку «Детки в клетке», начал переводить Киплинга.
В начале 30-х годов в Стране Советов серьёзно встал вопрос о формировании детской литературы, которая бы воспитывала и направляла. Горький, как главный зодчий советской литературы, своей правой рукой по её детскому флангу видел только Маршака. Тот же, в свою очередь, детских писателей стал буквально вылепливать.
Бианки, например, не собирался писать – те его рассказы, которые попались Маршаку, были написаны забавы ради. Но Самуил Яковлевич убедил его взяться за перо. Не смотрел серьёзно на свои литературные пробы и Житков.
Комиссара Аркадия Голикова, известного советскому читателю под фамилией Гайдар, Маршак сумел заставить переделать повесть «Голубая чашка», а с комиссаром спорить было нелегко. Труднейшего из людей – Даниила Ювачёва, который Хармс, он сделал детским писателем, хотя тот не то что детскую литературу, он детей-то на дух не переносил.
Маршак руководил писательскими студиями, вёл литературные кружки в домах пионеров, редактировал по несколько детских журналов параллельно, втягивал в публицистику для детей крупных учёных, выступал на съездах с докладами о детской литературе.
Сам со стихом обращался легко, играя. Недаром Стасов называл его наместником Пушкина – Маршак писал запоем. Дети его любили.
За кошкин дом, за человека с улицы Бассейной, за вересковый мёд, маленькую собачонку, пропавшую в багаже, за дом, который построил Джек, пронырливого воробья, который объедал зверей в зоопарке. Он писал своё, переводил чужое.
«Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети» – помните? Это Бёрнс в переводе Маршака. Шекспир, Блейк, Вордсворд, Милн и ещё десятки имён не только английских, украинских, белорусских, литовских, армянских писателей. Говорят, существует даже перевод стихов Мао в исполнении Маршака.
Впрочем, также говорят, что переводчиком Маршак был не первоклассным. Литературные оппоненты вообще любили его критиковать. За слово «рожа» в «Мистере Твистере», за разговоры героев с огнём в «Двенадцати месяцах».
Важно
К 1937 году большую часть писателей «Детгиза» репрессировали, а издательство разогнали. Маршак бежал в Москву и оттуда пытался вызволить ещё не попавших под молох коллег. Благодаря его стараниям из тюрьмы была освобождена Любарская, в 38-м удалось вернуть на волю Габбе.
У самого Маршака в московской квартире наготове стоял «тревожный чемодан», он ждал ареста. И поклонники, и злопыхатели до сих пор недоумевают, почему всё в итоге обошлось. Внук писателя Александр рассказал историю, как Маршака пригласили на закрытый приём в дом к Горькому.
Он пришёл, но потолкавшись среди гостей минут 30, исчез по-английски. Когда Сталин спросил, где же Маршак, Горький ответил, что он спешил на поезд в Ленинград, потому был вынужден уйти без прощания и попросил за него извиниться.
Сталин удивился: «А что же он не сказал? Мы бы задержали поезд».
Уже во времена оттепели Маршаку стало известно, что по части доносов его имя было в топе у НКВД. Сам он был уверен, что от ГУЛАГа спасла детская литература. Выбрал он её и потому, что любил детей, и потому, что она предоставляла спасительное расстояние от идеологии и политики. В скандалах по поводу травли писателей Маршак замечен не был.
Было дело, он нелестно высказался о юношах, выросших на Дюма, чем обидел Горького и Чуковского. Но когда травили Зощенко и Ахматову, Маршак молчал, что было безусловным подвигом по тем временам. Он поддерживал Солженицына, убеждая Твардовского опубликовать его в «Новом мире».
Считая слишком мрачной поэзию Бродского, накануне известного суда он всё равно звонил генеральному прокурору СССР и министру охраны общественного порядка с требованием остановить этот бред. Директору «Гослита» Косолапову, расторгнувшему с Бродским договор на переводы, в отчаянии кричал: «Вы трус!» В суд была направлена телеграмма: «Бродский – талантливый поэт, умелый и трудолюбивый переводчик.
Мы просим суд учесть наше мнение об одарённости и работе этого молодого человека». Под этим текстом стояли две подписи: Маршака и Чуковского. Эффекта, впрочем, не последовало.
В феврале 1946 года от туберкулёза умер младший сын Маршака Яков – ему было всего 20 лет. Из всех детей в живых остался только старший сын – Иммануэль, и внуки, конечно. В 1953-м умерла жена. От каждой следующей потери Маршак всё глубже и глубже уходил в работу.
Совет
Рядом чаще всего была старая экономка Розалия Ивановна, которую ещё перед войной Маршак вывез из Риги. Они ругались, он звал её «Гитлер в юбке» и «недописанная трагедия Шекспира», она его – «старый дурень». Он много болел, всё время курил, и свет в его комнате бывал голубым от дыма. Розалия Ивановна прятала папиросы, и начинался новый скандал.
Не успел написать о «Детгизе», были мысли о лирических эпиграммах, критике. Жаловался, что слишком много времени уходит на встречи и пустую болтовню. Последним его литературным секретарём был Владимир Познер.
3 июля 1964 года в больничной палате на слух он правил рукопись пьесы, которую обещал сдать Полевому в «Юность», диктовал письмо ученикам белгородской школы, чтоб те не беспокоились о его здоровье. А утром следующего дня умер.
